Русская критика от Карамзина до Белинского - А. А. Чернышев

мог готовить к ней предисловие. Его рассуждения об особенностях труда писателя, работающего для театра, сохраняют интерес и до наших дней.

Ответ на письмо П. А. Катенина датирован серединой января 1825 года. Драматург и критик Катенин, близкий друг Грибоедова, оказался среди тех, кто не понял художественного новаторства «Горя от ума». Его несправедливые упреки, что «сцены связаны произвольно», «характеры портретны», явно поразили Грибоедова. В ответе Катенину он не только раскрывает замысел пьесы, но и декларирует свои творческие принципы, главный из которых — писать «свободно и свободно», не подлаживаясь под шаблоны классицистской или романтической драматургии. Свобода творческой мысли приводила Грибоедова к критическому реализму.

<По поводу «Горя от ума»>

 Отрывок

Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было. Такова судьба всякому, кто пишет для сцены: Расин и Шекспир подвергались той же участи,— так мне ли роптать? — В превосходном стихотворении многое должно угадывать; не вполне выраженные мысли или чувства тем более действуют на душу читателя, что в ней, в сокровенной глубине ее, скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко одним намеком,— но его поняли, всё уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих сторон требуется: с одной — дар, искусство; с другой — восприимчивость, внимание. Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственною личностью, нежели автором и его произведением? Притом, сколько привычек и условий, нимало не связанных с эстетическою частью творения,— однако надобно с ними сообразоваться. Суетное желание рукоплескать, не всегда кстати, декламатору, а не стихотворцу; удары смычка после каждых трех-четырех сот стихов; необходимость побегать по коридорам, душу отвести в поучительных разговорах о дожде и снеге,— и все движутся, входят и выходят, и встают и садятся. Все таковы, и я сам таков, и вот что называется публикой! Есть род познания (которым многие кичатся) — искусство угождать ей, то есть делать глупости.

<Ответ П. А. Катенину по поводу «Горя от ума»> 

Умнейший, любезнейший Павел Александрович. Вчера я получил твое письмо, и знаешь ли, какое оно действие произвело на меня?.. Критика твоя, хотя жестокая и вовсе несправедливая, принесла мне истинное удовольствие тоном чистосердечия, которого я напрасно буду требовать от других людей: не уважая искренности их, негодуя на притворство, черт ли мне в их мнении? — Ты находишь главную погрешность в плане,— мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас, грешных, был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека), и этот человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: «Шутить и век шутить, как вас на это станет!» Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки неязвительны, покуда его не взбесить, но все-таки: «Не человек! змея!» А после, когда вмешивается личность «наших затронули», предается анафеме: «Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!» Не терпит подлости: «Ах! Боже мой, он карбонарий». Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил, и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого? «Сцены связаны произвольно». Так же как в натуре всяких событий, мелких и важных, чем внезапнее, тем более завлекают в любопытство. Пишу для подобных себе, а я, когда по первой сцене угадываю десятую, раззеваюсь и вон бегу из театра. «Характеры портретны». Да! и я, коли не имею таланта Мольера, то, по крайней мере, чистосердечнее его, портреты и только портреты входят в состав Комедии и Трагедии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих, двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь. Вот моя поэтика; ты волен просветить меня, и коли лучше что выдумаешь, я позаймусь от тебя с благодарностию...

«Дарования более, нежели искусства». Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтобы подделываться под дарование, а в ком более вытверженного, приобретенного потом и сидением, искусства угождать теоретикам: то есть делать глупости, в ком, говорю я, более способности удовлетворять школьным требованиям, условиям, привычкам, бабушкиным преданиям, нежели собственной творческой силы, тот, если художник, разбей свою палитру, и кисть, резец или перо свое брось за окошко; знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей? nugae difficiles[45]. Я как живу, так и пишу свободно и свободно.

А. С. ПУШКИН

1799—1837

Александр Сергеевич Пушкин не только своим художественным творчеством, но и теоретическими выступлениями, критическими статьями заложил основы реалистической эстетики. Его суждения об искусстве неотрывны от его литературной практики. Требования, которые он предъявлял к прозе, поэзии, драматургии, он сам первым и осуществлял.

Набросок статьи «О прозе» относится к 1822 году, когда Пушкин прозы еще не писал. Но как бы предвосхищая свои будущие художественные открытия в «Повестях Белкина», «Капитанской дочке», «Пиковой даме», молодой Пушкин объявляет здесь беспощадную войну многословию, стилистическим штампам, требует точности выражений, верности жизненной правде.

Три отрывка связаны с работой Пушкина над «Борисом Годуновым». «О трагедии» и «О народности в литературе» относятся к 1825—1826 годам, когда Пушкин создавал свою народную трагедию, «Наброски предисловия к «Борису Годунову» датируются 1830 годом, когда он готовил ее к печати.