Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

формулирует основной метод борьбы с неугодным претендентом: «Давай народ искусно волновать…» Так в трагедию вводится тема народа, которая становится важнейшей (может быть, самой важной). Народ – это та сила, опираясь на которую можно осуществлять любые повороты в управлении государством. Понимают это, как мы увидим, и Годунов, и его противники.

Что же это за сила? За первой сценой следует маленькая «Красная площадь», где Бориса продолжают уговаривать принять корону. А затем следует важнейшее для замысла трагедии: «Девичье поле. Новодевичий монастырь». Здесь появляется тот самый народ, которому суждено сыграть роковую роль в дальнейшем развитии действия.

Толпа показана в некой перспективе. Мы (зрители) как будто наблюдаем за ней сверху. Сначала слышим тех, которые впереди, ближе к основному месту действия. Они понимают (им объяснили) сценарий происходящего: «Они <то есть бояре> пошли к царице в келью… Упрямится, однако есть надежда…» Наш взгляд отодвигается к задним рядам. Здесь картина совершенно другая. Перед нами те, кто не слышал объяснений. И мы видим, что никто ничего не понимает, и слышим признание: «То ведают бояре, не нам чета». При этом непонимающие тут же присоединяются к предыдущим, которые, похоже, тоже мало что поняли: «Народ завыл, там падают, как волны. / <…> Дошло до нас; скорее! На колени!» Вакханалия взаимного участия в непонятном действе завершается знаменитым, с виду комичным, а на деле достаточно мрачным диалогом: «Все плачут, заплачем, брат, и мы». – «Я силюсь, брат, да не могу». – «Нет ли луку? Потрем глаза». И все это верноподданническое буйство заканчивается дружным «радостным» криком, к которому мы еще вернемся: «Борис наш царь! Да здравствует Борис!» Из прочитанного следует только один вывод: перед нами толпа, легко управляемая, ничего не понимающая, абсолютно конформистская. Дальнейшее развитие действия показывает, что это впечатление не было ошибочным.

Борис, придя к власти, обещает: «Да правлю я во славе свой народ, / Да буду благ и праведен…» И он свое обещание сдерживает. Карамзин писал о Годунове, что он «если бы родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире»42. При этом Карамзин объясняет (следуя враждебным новому царю летописцам), что дурные стороны его честолюбивого характера, подозрительность, а главное, кровь убиенного царевича отвратили от него сердца россиян, несмотря на его помощь и заботу о людях в трудные времена.

Пушкин подходит к изображению Бориса совсем по-другому. Знаменитый монолог «Шестой уж год…» отчетливо делится на две части. Только во второй с ее «кровавыми мальчиками» возникает тема убийства царевича Дмитрия: Годунов жалуется, что муки совести непрерывно преследуют его. Борис действительно хочет быть для народа хорошим, заботливым и добрым владыкой. Он рассказывает о своих деяниях:

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы —

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Все это так и есть и соответствует историческим фактам. И Годунов абсолютно искренен. Почему же народ проклинает заботящегося о нем царя? «Живая власть для черни ненавистна. / Они любить умеют только мертвых…» – говорит Годунов. Объяснение странное; глубина его проясняется чуть позже в беседах с умным Шуйским, в упоминании об Иване Грозном (свирепый внук Ивана III) в разговоре с Басмановым. Но если вспомнить толпу на Девичьем поле, с ее глупостью, покорностью, конформизмом, то любое объяснение нелогичности ее поведения становится приемлемым.

Вообще сложившееся представление о народе в трагедии как о величественном и праведном судии, который решает судьбы государств и государей43, думается, не соответствует тому образу народа, который создал Пушкин в «Борисе Годунове». Еще в 1981 году И. З. Серман писал:

в народном сознании, как это показывает Пушкин, абсолютно нелогично, полностью противореча друг другу, сосуществуют две взаимно не совместимые идеи. Ведь если царевич Димитрий жив, и он действительно царевич, а не «самозванец», то это значит, что Борис его не убивал, он не цареубийца и вообще не преступник. Если же Борис убийца и преступник, значит, тот, кто называет себя царевичем – самозванец.

Этот парадокс, с точки зрения исследователя, объясняется «косностью, неподвижностью, неизменностью» народного сознания и народной этики, надеждой на чудо, ибо «ничего для себя хорошего от реального хода истории русский народ не ждал и не ждет»44. Комментируя трагедию, М. Н. Виролайнен и Л. М. Лотман совершенно справедливо писали, что «распространенная версия о мудрости и безошибочности народного мнения в трагедии Пушкина безусловно нуждается в ревизии»45. Так, Л. М. Лотман отмечает, что памятное суждение Гаврилы Пушкина «Мы сильны <…> мнением народным» вовсе не означает, что это мнение справедливо, хотя оно и сулит непременную победу Самозванцу:

Слово «мнение», родственное глаголу мнить, думать, но и ошибочно полагать и существительным сомнение и сомнительность, окружено ореолом ассоциаций, наводящих на мысль об ошибке46.

И действительно, реакция народной толпы показывает ее внушаемость, готовность принимать любое мнение, следовать любому призыву («то ведают бояре…»). И мы видим, как умело манипулирует «мнением народным» умный демагог, утверждавший в разговоре с Басмановым, что именно это мнение низвергнет Годунова и принесет победу Самозванцу. В финале трагедии Гаврила Пушкин, «окруженный народом», обращается к этому народу с высокопарной речью, почтительно называя толпу «московские граждане». Каждое слово этой речи является очевидным враньем:

Московские граждане!

Мир ведает, сколь много вы терпели

Под властию жестокого пришельца…

Какой пришелец? Страной шесть лет правит упрошенный вами («московскими гражданами») умный правитель, и до этого избрания, и после него умело руководивший страной. Пришельцем является как раз тот, кто, взявшись ниоткуда (а многие видели, знавали на Москве Гришку Отрепьева), называет себе царским сыном и законным государем. Но демагог уверенно продолжает:

Опалу, казнь, бесчестие, налоги,

И труд, и глад – все испытали вы.

Какую опалу, какое бесчестие испытали простолюдины, толпящиеся вокруг бессовестного оратора? А ведь можно было вспомнить, как во время глада правитель отворял житницы и рассыпал (раздавал) злато (деньги), а труд действительно испытывали граждане: Борис специально приказывал возводить здания, чтобы дать работу неимущим (я им сыскал работы).

Как же реагирует на эту ложь народная толпа (каково народное мнение)? «Что толковать? Боярин правду молвил, / Да здравствует Димитрий, наш отец»,– дружно восклицает народ, ибо бояре ведают, лучше знают, что происходит. И вот наглого юнца провозглашают не только царем, но и