Виссарион Белинский - Журнальные и литературные заметки

Все это в «Северной пчеле» выписано без отличения выражений наших от выражений Гоголя, отличенных в нашей статье обыкновенными знаками. Затем следует к нам просьба растолковать, что значит: «осязаемо проступает его субъективность», какая это субъективность, которая искажает объективную действительность, что значит «человек с горячим сердцем и духовно-личною самостию». На все эти вопросы мы не можем дать ответа «Северной пчеле» по следующей причине: для людей, чему-нибудь учившихся, все эти выражения должны быть очень ясны; тем же, кому учиться и образовываться трудно или невозможно, нечего и толковать того, что без учения и образования понимаемо быть не может. Что значит (продолжает «Пчела») «великий омут ежедневно вращающихся образов» (уж подлинно попал в омут! – остроумное восклицание «Пчелы»), что значит: «потрясающая тина мелочей» (ну, право, тина! – еще остроумное восклицание «Пчелы»). Вот на этот вопрос мы можем дать «Пчеле» удовлетворительный ответ, который понять ей будет легче, чем кому-нибудь другому. «Великим омутом ежедневно вращающихся образов» и «потрясающею тиною мелочей» поэт называет ту сторону жизни, которая прежде всякой другой охватывает человека и из-под обаяния которой освобождаются только немногие избранники провидения. Эта омутовая и тинная сторона жизни преобладает везде – в журналистике также. Представим себе, для примера, такое издание, где бы писалось только о мелочах жизни – о табачных лавочках, кондитерских, водочистительных машинах, печатались бы похвалы дурным книгам и бездарным сочинителям, унижалось бы всякое дарование, всякий заслуженный успех; где какой-нибудь рецензент, еще вчера, например, падавший до ног перед Пушкиным, завтра разругал бы лучшее его создание, провозгласил бы ему совершенное падение; вчера расхвалил до небес плохую драму своего приятеля, возвеличив его именем Шиллера, завтра завопил бы перед публикою: «Пьеса дрянь, а что я ее хвалил – виноват: camaraderie[5], приязнь, mea culpa, mea maxima culpa…»[6] Вот в таком бы издании выразилось то, что Гоголь называет «великим омутом ежедневно вращающихся образов» и «потрясающею тиною мелочей»… Но «Пчела» еще спрашивает: что значат у Гоголя: «черствые, шороховато-бедные, неопрятно-плеснеющие, низменные ряды жизни» и «однообразно-хладные и скучно-опрятные высшие сословия». Неужели и это надо толковать «Пчеле»? Смешно было бы толковать то, что и без толкования ясно, как 2 × 2 = 4. А если кому приятно играть роль помещицы Коробочки, которую Чичиков назвал дубинноголовою, то у нас, право, нет никакой охоты толковать таким «коробочкам», что такое «Мертвые души»…

В №№ 177 и 178 «Северной пчелы» помещена юмористическая статейка г. Ф. Булгарина вроде Овидиевых превращений{28}, Г-н Булгарин обращается в статейке в синицу, рябчика или в стрижа и попадает в желудок осла, где, с свойственным ему юмором, открывает множество злых соков, и проч. В заключение он говорит, будто бы в Петербурге «Отечественные записки» переводятся с языка, для него непонятного, на язык понятный, и, если слух не лжив, просит своего корреспондента прислать к нему перевод «Отечественных записок». Из этого ясно видно, как сильно г. Булгарин интересуется «Отечественными записками», как сильно хочется ему их читать и как ему больно, что он не в состоянии их понимать. Мы, с своей стороны, желая г. Булгарину пользы и удовольствия, очень рады известию о переводе «Отечественных записок» на язык, более ему понятный, который он называет языком русским; только боимся одного, чтоб они не были переведены по грамматике г. Греча на какое-нибудь мазурское или литовско-белорусское наречие…{29} Тогда мы торжественно отречемся от переведенных таким образом «Отечественных записок».

В «Москвитянине» и «Русском вестнике» напечатан «Гороскоп Петра Великого»{30}. Редактор последнего журнала{31} упрекает в небрежности, с которою «Москвитянин» перевел с латинского этот будто бы драгоценный памятник старины. Мало того: он обвиняет в неуважении к этой «редкости» почтенного московского профессора и астронома Д. М. Перевощикова, который сказал о гороскопе, что «нельзя делать примечаний на бред, заслуживающий одно только презрение», и что «всякое рассуждение о гороскопах унижает тех людей, которые занимаются таким вздором»{32}. Редактор «Русского вестника» говорит по этому случаю: «Так может думать астроном и математик, но отнюдь не поэт, не историк и не философ»{33}. Мы, с своей стороны, долгом считаем вступиться за честь поэзии, истории и философии, к области которых напрасно относят такие нелепости, как гаданье на святках и всякое колдовство и гороскопы. Правда, поэзия прежде, с юношескою мечтательностию, любила эти заблуждения младенчествующего человеческого ума; с тех пор, как она подросла и возмужала, она почитает себе за честь быть органом разума, а не слабоумия, не невежества. История тоже смотрена с уважением, как на что-то таинственное, на все, в чем не было смысла; но это было давно, когда еще история походила на легенду и на сказку. О философии нечего и говорить: заставлять ее интересоваться плодами невежества и дикости, вместо того чтоб уничтожать их, значит не иметь ни малейшего понятия о содержании и цели философии. Скажут, что, может быть, у «Русского вестника» своя философия: а! в таком случае, нет и спору – всякому свое; только зачем же было не оговориться, что-де нашей поэзии, нашей истории и нашей философии? Против ваших – мы ни слова…

Продолжение

Русская журналистика и капустные кочерыжки. (Материал для будущего историка русской литературы.)

Нынешний год ознаменован в русской журналистике великим событием – войною, происшедшею из гибельного раздора между друзьями. Что перед нею вражда Агамемнона с Ахиллом? Там дело завязалось из пленницы Бризеиды{34}, здесь – из кочерыжек!

Пролог к знаменитой войне из-за кочерыжек была небольшая стычка из-за плохой «Истории Петра Великого» г. Ламбина. В «Русском вестнике» была напечатана статья, где было сказано, что текст «Истории Петра Великого» плох донельзя, а картинки к ней еще хуже{35}. Статья была написана хорошо, основания ее были дельны и доказательны; с нею согласились все читавшие и не читавшие ее, потому что мнение о внутреннем и внешнем безобразии компиляции г. Ламбина и спекуляции г. Эльснера установилось тотчас же по выходе первых тетрадей этого чудовищного издания. Кажется, тем бы делу и надобно кончиться, но не тут-то было! Издание успело приобрести себе жаркого защитника в г. Булгарине. И вот в фельетоне «Северной пчелы» начались выходки против статьи «Русского вестника», но не против, однако ж, самого «Русского вестника»: о нем прямо сказано, что это едва ли не лучший из современных русских журналов (хороши же должны быть прочие русские журналы!), что и злейший враг г. Полевого не упрекнет его в корыстных видах, но что г. Полевой неправ, судя по одному введению о целой истории, хотя и прав, называя картинки решительно дурными, и что ему, г. Булгарину, гораздо больше нравятся «Параша-сибирячка» и «Уголино», чем «Елена Глинская»{36} (№ 69 «Северной пчелы»). Не знаем, до какой степени помогла эта защита предприятию г. Эльснера; но дело тем, то есть ровно ничем, и кончилось. Должно думать, что обе стороны остались довольны, а известно, что нужно большое искусство, чтоб угодить и нашим и вашим… Но вот в 75 № «Северной пчелы» является фельетонная статья, где, между прочим, г. Ф. Б. взглянул на русские журналы и газеты с политико-экономической точки, доказывая, что нашу журналистику губит будто бы совместничество. Из этого видно, что г. Ф. Б. держится системы запретительной и принадлежит к приверженцам монополий (единоторжий, по переводу г. Шишкова). Затем следуют жалобы на то, что как прежние журналы передразнивали, формою и содержанием, «Московский телеграф», так нынешние передразнивают, в этом отношении, «Библиотеку для чтения». Разумеется, при сей верной оказии всех более достается «Отечественным запискам», в которых г. Ф. Б. видит подделку под «Библиотеку для чтения»… «Но, – говорит он, – то, да не то! Федот, да не тот!» И мы, вслед за ним, повторим с гордостию: «То, да не то! Федот, да не тот!..» Впрочем, снисходительный г. Ф. Б. прощает «Отечественным запискам» их подражание «Библиотеке»: «Откуда же им выдумать что-нибудь свое?» – восклицает он в полноте своего критического одушевления. «Но (продолжает он), право, непростительно Н. А. Полевому…» Теперь – слушайте, слушайте! Дело в том, будто «Русский вестник» так же передразнивал «Эконома», как «Отечественные записки» «Библиотеку», «Ну, как же не изменить программы (говорит г. Ф. Б. о «Русском вестнике»), когда и смиренный «Эконом» имеет успех!.. Сем-ка пойдем тем же путем, авось найдем! И вот в 3 № «Русского вестника» на сей 1842 год читатели этого журнала получают то, что им не было обещано в программе, а именно хозяйственные заметки»! А! вот в чем дело! вот к чему клонились тонкие намеки г. Ф. Б. на вред журнального совместничества, на выгоды единоторжия и все эти толки об иностранных и русских журналах И газетах!.. Понимаем! В хозяйственной заметке «Русского вестника» говорилось о новом средстве заменять дрова там, где они, по безлесию, слишком дороги, сушеными кочерыжками и стволами земляных груш, Если бы эта мысль была и неосновательна, можно было бы это заметить в нескольких строках «Эконома» или, пожалуй, и «Северной пчелы»; но писать особую статью, заводить дело издалека, начав его если не с яиц Леды{37}, то с иностранных журналов и газет, потом перейти ко вреду совместничества и к пользе единоторжия и наконец представлять из себя обиженного, оскорбленного, и чем же? – хозяйственною заметкою, помещенною в «Смеси» журнала, где обыкновенно помещается всякая всячина: – воля ваша, а это могло произойти только из слишком глубокого проникновения философским убеждением о вреде совместничества и пользе единоторжия!.. Г-н Ф. Б. до того огорчился хозяйственною заметкою «Русского вестника», что заключил свою декларацию следующею вдохновенною выходкою: «Допускаю один, много два энциклопедические журнала, но все журналы на одну стать, по одному плану, перебивающие один другому дорогу, – это, воля ваша, невыносимо! Публика подтвердила мое мнение, и на нынешний год подписка на все журналы жестоко понизилась! Tu l'as voulu, George (s) Dandin![7] Ф. Б.»{38}. Не можем знать, до какой степени верно это статистическое известие о понижении подписки на все журналы нынешнего года, – не знаем, потому что не имели ни возможности, ни охоты поверять хозяйственные счеты других редакций, а в счетах своей собственной видим нынешний год значительное против прошлого приращение числа подписавшихся; но удивляемся промаху, который дал г. Ф. Б. утверждением о понижении подписки на все журналы, тогда как несколько строк выше он говорит о благосклонном принятии публикою «Репертуара», соединенного с «Пантеоном»{39}, и «Эконома» – трех журналов, издаваемых им же самим, Ф. Б.!..