Млечный Путь. Номер 3, 2019 - Геннадий Краснухин

какую-то усадьбу, но осмотрев ее детально, убедился, что нигде нет ни входа, ни проема. Кроме того, вокруг я не увидел ни единой тропинки, ни одного проторенного пути. Только в течение первых нескольких дней мне показалось, что видны свежие следы лошадиных подков. Я обследовал стену в том месте, где начинались отпечатки, но не заметил ничего особенного на ее поверхности. Впрочем, вскоре я перестал обращать на следы внимание, тогда как их размыли дожди и они поросли травой. Окончательно меня успокоило полное отсутствие в этом краю даже малейшего признака человеческой деятельности.

Тишину нарушало разве что стрекотание кузнечиков или далекое громыхание телеги за оврагами. Казалось, что стена непосредственно соприкасается с небосклоном: над ней не высилось ни одно дерево, не темнел шпиль дома, не извивался столб дыма, высокие кирпичные стены шли прямо вверх, исчезая в синеве горизонта.

Тешась от того, что занял такую весьма выгодную позицию, я с воодушевлением отдался власти живительных солнечных лучей. Я опирался спиной о стену и, сидя в таком положении на земле, грелся. Я нарочно выбирал обеденную пору, когда энергия солнца достигает своего апогея. Вокруг меня источали все богатство своего аромата травы, опаленные жаром полдня; захлебывались от стрекота сверчки. Благоухания ромашки, мяты, головокружительный запах чабреца парили, подобно жидкости в колеблющемся эфире, плотными, тяжелыми волнами. У меня было ощущение чего-то едва осязаемого... Впрочем, сонная и безветренная тишь... Иногда чуть слышимый шелест канареечных лепестков крушинницы, осыпание пыльцы из отяжелевшего соцветия... Иногда где-то далеко-далеко, в зените щебет жаворонка, смолкший отклик перепелки...

Надо мной чистое, без изъяна солнце утопало в расплавленном злате, изгибало рваные края своего диска сверкающим движением.

Убаюканный ароматом трав, усыпленный зноем, я запрокидывал голову, наблюдая лихорадочный бег туч, следуя взглядом за облаками, которые, будто пьяные, описывали на небе неопределенные траектории, не смея заслонить солнца, беспредельно могущественного в тот миг; оно отбрасывало их далеко прочь нервным сиянием своих лучей. Наконец, около полудня под воздействием зноя и оргии ароматов, я погружался в некий вид сна или экстаза. Обыкновенно он длился недолго, возможно, с четверть часа, хотя был таким упоительным, что я с удовольствием растянул бы его и на целый час.

Сначала его не заполняло ни одно конкретное видение, после которого оставалось бы воспоминание в форме, например, картины, зато создавалось ощущение запаха роз. Я говорю "создавалось", потому как первоначально так пытался истолковать это явление. Я думал, что розы это лишь внутренний плод моего чрезмерно обостренного под воздействием экстаза обоняния. Однако постепенно я переменил мнение, когда почувствовал запах роз в течение следующих дней уже заблаговременно перед упомянутым исступлением. Следовательно, он должен был исходить от реальных цветов, которые могли расти только в пределах стены. И в самом деле, розы благоухали сильнее всякий раз, как только ветер перебрасывал через край стены легкие массы разогретого воздуха. Розы цвели за стеной.

С тех пор подстрекаемое любопытством воображение начало совершать вылазки наугад в страну нелепейших домыслов. Быть может, какой-то чудак-садовник затворился в четырех стенах из кирпича и ухаживает за цветами ради изящной прихоти - быть может, какой-то пересыщенный жизнью, наполовину извращенный эстет...

Я прикладывался к стене ухом, стучал в нее камнями, даже несколько зашвырнул на другую сторону... и все безрезультатно: я не услышал ответа.

Итак, я оставил эту затею в покое, убежденный в том, что за стеной пустое, нежилое и лишенное человеческого существа пространство, которое по большому счету лишь заросло розами. Вопрос о том, что оно скрывало, наверное, совершенно перестал бы меня интересовать, если бы не некоторые обстоятельства, сопутствующие экстазу, а также изменения, которые со временем появились и в нем самом.

На четвертый день я почувствовал, что к привычному аромату трав и роз подмешан иной, особый запах. Уверяю, что вплоть до разрешения загадки, я не имел даже и понятия о его типе, так, чтобы при помощи чисто нормальных, обыденных, если так выразиться, функций обоняния в сочетании с рассудочными предпосылками быть способным сделать вывод об источнике его происхождения. Я лишь догадывался, что этот специфический запах, который витал среди прежних, очевидно сам должен быть гораздо интенсивнее, более отчетливее, но в данной ситуации он был приглушен и видоизменен другими.

До меня доносилась лишь результирующая всевозможных запахов, полученная за счет их взаимной интерференции. Отсюда, вопреки усилиям, я не мог никоим образом о нем судить: он был мне чужд, незнаком, я ощущал его впервые в жизни.

Параллельно с этим начало изменяться и экстатическое состояние полдня. Однажды, когда опьяненный солнцем я запрокинул голову и взглянул туда, где стена смыкалась с седым небесным куполом, мне показалось, что в ту же секунду за край спряталась какая-то голова. Неописуемый ужас насквозь пронзил всю мою сущность; походило на то, что за мной, без моего ведома, кто-то уже долгое время наблюдал из-за стены, а увидев, что я это заметил, снова быстро скрылся. Опомнившись, я начал убеждать себя в том, что это обыкновенное видение, часто сопутствующее экстазу. Постарался успокоиться. Но напрасно: я без устали мысленно изучал выражение открывшегося мне лица и форму головы. Однако оно явилось мне на столь крохотное мгновение, что мне было трудно описать его черты.

Домой я вернулся в высшей степени взволнованный и с нетерпением ожидал следующего дня, уверенный в том, что представится возможность для того, чтобы детальнее понаблюдать за таинственным явлением. Но назавтра пошел дождь, что ввергло меня в отчаяние. Расстроенный ожиданием лучшей погоды, я лишь на третий день встретил спасительное солнце.

Когда прогрев земли и растений достиг своего кульминационного момента, я среди хаоса ароматов снова почувствовал тот единственный, неуловимый, хотя теперь уже чуть отчетливее выраженный запах.

С уверенностью в том, что для видения в значительной степени нет каких-либо реальных оснований, я напрягал зрение и старался сохранять полное сознание, желая таким образом воспрепятствовать его появлению.

А между тем солнце, розы, а быть может и что-то то, неведомое сморило меня, парализовало сознание и, ровно в полдень, я увидел склоненную надо мной через край стены утонченно прекрасную, на сей раз явно женскую голову. Она была словно из тумана, расплывчатая, сотканная из едва уловимых атомов; овал лица продолговатый, благородный, зрачки в жемчужном окаймлении белков и волосы, собранные на затылке в греческий узел, цвИта же определить я не мог, так как материя, из которой явление соткало свой образ, была неопределенной студенистой окраски.

Она смотрела печально, укоризненно. Когда же я хотел заговорить, она развеялась.

В течение следующих дней повторялось все то же самое, с