Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин

«Правильный» председатель, Рагулин, с самого же начала фильма демонстрирует принципиально другую «меру народности». Он может поиграть на диалектных интонациях, он время от времени подчеркнуто позволяет себе «этнический» жест, — скажем, завершает сцену невербальным комментирующим жестом, сдвинув кепку на лоб или на затылок. Но это «народность» крепкого хозяина, который, не отрываясь от земли, способен мыслить государственными задачами и масштабами. Собственно, в глазах советской номенклатуры именно таким — и только таким — должен быть настоящий «руководитель низового звена»: человек, в котором тренированный глаз признает номенклатурного работника не по костюму или автомобилю, а исключительно по солидной манере знающего себе цену «государственного человека».

В качестве альтернативы Рагулину, сочетающему признаки «этнического» персонажа со вполне устойчивой позицией в низовой номенклатурной страте, в фильме выведен персонаж принципиально «не-народный», но и на порядочную позицию в рядах номенклатуры явно негодный, — несмотря на все усилия, к тому прилагаемые. Это Рубцов-Емницкий, директор районной потребкооперации: то самое сочетание «торгаша», «скользкого типа» и «маленького начальника», которое в сталинском «большом стиле» является единственным законным объектом для социальной критики. Он с первых же кадров пытается предложить Сергею Тутаринову ложный путь становления, пригласив его к себе в замы, с тем чтобы — как позже со смехом поясняет сам Тутаринов — прикрываться героем, обделывая свои обычные, не вполне чистоплотные дела. Он не враг и не преступник, и может быть даже полезен, если держать его под надлежащим присмотром: при коммунизме подобные ему исчезнут как вид, но покуда его приходится просто терпеть. В романе Бабаевского он еще и награжден вполне «прозрачным» для рядового советского зрителя (и крайне уместным на волне государственного антисемитизма конца 1940‑х годов) именем-отчеством Лев Ильич, которое Юлий Райзман в фильме предпочитает деликатно опустить. Играет эту роль Степан Каюков, за которым амплуа «мелкобуржуазного элемента» закрепилось еще со времен «Юности Максима», где он сыграл в тесной актерской связке все с тем же Борисом Чирковым. Как персонаж внеэтнографический, Рубцов-Емницкий избавлен от необходимости говорить на суржике, что Степану Каюкову, тоже саратовцу, явно было бы в тягость.

В романе Бабаевского Рубцов-Емницкий — куда более заметный герой, чем в райзмановском фильме, и гораздо активнее (в первой половине романа) играет роль демона-искусителя, вознамерившегося совратить героя с пути истинного и втянуть его в ту мутную сферу, где он и его разбросанные по всему Советскому Союзу дружки с подозрительными, на взгляд истинно русского человека, именами («Ираклий Самсонович») обделывают свои торговые дела. Он даже пытается действовать через недостаточно сознательного отца главного героя, что приводит к ссоре между отцом и сыном, — и к изгнанию беса из хаты. Впрочем, в конечном счете грамотный номенклатурный работник, которым быстро становится Сергей, попав в кресло председателя райисполкома, загоняет джинна в лампу и использует райпотребкооперацию на пользу социалистическому строительству. Дело в том, что, несмотря на очевидную связь тутариновского проекта со сталинским планом преобразования природы — то есть с масштабной государственной программой, — государство не вкладывает в это строительство ни копейки. Проект утверждается на уровне крайкома, и в дальнейшем партийное руководство края осуществляет бдительный контроль над процессом, что в переводе на язык советской экономики означает одну простую вещь: план строительства водохранилища и гидроэлектростанции был спущен сверху, и местные колхозы попросту обязали взять все расходы и риски на себя.

Поэтому Тутаринов, глава районной администрации, непосредственно курирующий эту стройку, так озабочен проблемами, связанными с тем, чтобы где-то достать строительные материалы: партийное руководство края готово прийти на помощь товарищеским советом, но к государственному распределению ресурсов все это не имеет никакого отношения. Вот тут в дело как раз и вступает Рубцов-Емницкий. Который где-то как-то, по своим полутеневым каналам умудряется «выбить» такие немаловажные детали, как, скажем, турбины для электростанции. То есть товар такого «государственного» уровня, который, по идее, лежит далеко за пределами возможностей и компетенции райпотребкооперации, чей горизонт — скупка яиц у индивидуальных производителей (и сдача их государству по фиксированным ценам с тем, чтобы потом эти же яйца получить обратно для продажи населению), мелкое артельное производство (на уровне валенок и крышек для стеклянных банок) и снабжение поселковых магазинов элементарным набором потребительских товаров, купленных у государства же. Но Рубцов-Емницкий турбины достает, попутно получая от Тутаринова выволочки за недостаточную моральную чистоту осуществляемых им операций. И почему-то просит «определенный вес» сливочного масла, чтобы «смазать» процесс — просит у Тутаринова же, как будто заготовкой масла занимается не потребкооперация, а исполком. И конечно, становится — в очередной раз — объектом этической оценки, гордо предъявляемой читателю и зрителю.

4. «Кавалер Золотой Звезды»: Великий зодчий коммунизма

Итак, вся эта огромная советская семья, по большей части состоящая из персонажей простых и честных, но не слишком образованных и склонных к излишней стихийности, находится в надежных руках, — так что за светлое будущее, к которому непременно приведут ее самые достойные и ответственные «старшие братья», может не беспокоиться. Каждый просто должен делать свое дело, не отвлекаясь на частности и предоставив всю головную боль «отцам»: как уже состоявшимся, так и тем, кто достоин в будущем прийти таковым на смену.

Впрочем, так же, как и в предшествующих историческому материализму культурах, набор «отеческих» образов, задействованных в манипулятивной политической метафорике, был бы неполным без самой верхней фигуры, до которой никто из персонажей, действующих в советском сюжете рубежа 1940–1950‑х годов, — будь то сюжет художественный или вполне реальный — дорасти не мог бы по определению. Поскольку эта позиция раз и навсегда была закреплена за Сталиным.

Нужно отдать должное Семену Бабаевскому: апелляциями к авторитету Вождя и Учителя он никоим образом не злоупотребляет. Великий зодчий коммунизма[178] появляется в его романе всего три раза, и эта трехчастная структура настолько хорошо продумана, что заслуживает отдельного краткого анализа.

В первой трети романа имя «Сталин» фигурирует исключительно как составляющая знаковой географической и военно-политической реалии: Сталинград. Танковый корпус, в котором служил Тутаринов, получил боевое крещение именно во время Сталинградской операции, и сам герой постоянно возвращается к тогдашним событиям. Дух Сталина незримо реет над романом, настойчиво появляясь в сочетании с такими понятиями, как «война» и «победа», но до поры до времени избегая прямых воплощений. «Военная», «победная» и «танковая» семиотика до предела сгущаются в эпизодах, связанных с приездом Тутаринова в Москву для участия в марш-параде Кантемировской дивизии 8 сентября 1946 года. И когда эта последовательность эпизодов достигает кульминации, непосредственно в момент прохода танковой колонны по Красной площади Сергей