Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько

Не решаясь выходить поодиночке, они пошли не лазом, а напролом, через кусты, забирая влево от звавшего их голоса.

Григорий Львович и Мишка стояли в стороне. Когда стало ясно, что вышли все, мужчина выкинул папиросу и, оставив сына на месте, направился к мальчишкам. Чир оглянулся на своих и зашагал ему навстречу. Они встретились ровно на середине и некоторое время просто стояли друг против друга, пока мужчина, чуть приподняв уголок рта, разглядывал Чира. Тот упрямо пытался не отводить глаз, но не выдержал и сморгнул. Наконец старший протянул руку:

— Григорий Львович.

Чир утопил кисть в предложенной ладони и выдохнул:

— Олег. — Настолько непривычно прозвучало его имя, что Витьке даже подумалось, будто Чир решил схитрить на всякий случай.

— Весьма приятно познакомиться со столь выдающейся личностью, — теперь мужчина уже откровенно смеялся, и Чир заулыбался в ответ. — Как же, как же — наслышаны, и премного, смею вас уверить. А разрешите осведомиться, — он, все еще не выпуская руку Чира, наклонился и понизил голос: — Вы здесь в каком звании?

Чир недоуменно пожал плечами:

— Да так… в общем…

— Ага, ясно. Ну что же, фельдмаршал, веди, знакомь со своим войском.

Чир, отступив в сторону, пропустил Григория Львовича вперед, а сам, приотстав, пару раз встряхнул руку. Еще отдельного знакомства удостоился Женька, а затем Григорий Львович принялся пожимать руки подряд всем передним. Выпрямившись, он заметил в середине Витьку и, подмигнув, протянул руку над головами:

— Еще раз, Рыжик!

Витька не шелохнулся. Он уставился в спину Мухе и желал одного — удрать подальше. Между тем рука висела в воздухе, и мужчина, чувствуя неловкость, начинал злиться.

— Да ты что, парень? Оглох?!

Витька молчал.

— Слышишь, тебе говорю?!

Чир врезался в толпу и стал перед Витькой:

— А ну, чеши отсюда, пока цел! — И тут же обернулся: — Да плюньте вы на него, Григорий Львович! Он у нас вечно такой — малахольный!

Говорил Чир быстро и весело, но, поворачиваясь, успел, почти не глядя, сильно ткнуть Витьке кулаком под ребра.

— Плюнуть? — рассмеялся опомнившийся Григорий Львович. — Это можно! Вот так? — И он сделал вид, будто отхаркивается.

— Ничо мужик! — удовлетворенно сказали рядом.

Задние расступились; Витька, согнувшись, выбрался из толпы и присел на корточки за дубом.

Ребята подались вперед, окружили Григория Львовича и обоих вожаков. Только что настороженные и ощетинившиеся, готовые в любую минуту огрызнуться или попросту дать деру, они уже возбужденно шушукались, разглядывая нависавший над ними мощный, клинообразный торс, подпихивали друг друга, указывая и на выпирающие из-под сеточки бицепсы, и на вдавленную переносицу, и на невозможно широкие, словно раздавленные, кисти, покрытые черной порослью. Все они испытывали чувство радостной приподнятости, почти любви к человеку, бывшему недавно чуть ли не главным врагом, а если к кому-нибудь и закрадывались тревожные мысли (ведь не просто же так он сошел к ним, не ради удовольствия познакомиться с дворовой «шоблой»), он тут же гнал сомнения прочь, охотно отдаваясь общему настроению.

Григорий Львович тоже молчал, готовясь ко второму раунду. Счет был в его пользу, но следовало хорошенько продумать, как двигаться дальше. В конечном успехе он не сомневался. Было бы смешно, если б ему не удалось подчинить себе мальчишек, которых он видел насквозь. Григорий Львович любил и умел разговаривать с людьми; ему нравилось заставлять их делать то, что он считал нужным; одних он склонял на свою сторону незаметными, хитрыми ходами, других, когда не хватало времени на уговоры, попросту ломал. Ему всегда, где и с кем угодно удавалось настоять на своем, по крайней мере вне дома, и единственным человеком, с которым он не мог справиться, был Мишка.

Григорий Львович точно знал, что должен уметь и знать его сын, был требователен, и Мишка ни разу не осмелился ослушаться, ни разу, и в этом-то и была главная закавыка. Сын не прекословил, но все, что бы ни приходилось ему делать, выполнял с таким безразличием, что у отца чесались руки. Григорий Львович уже больше года воспитывал сына (до этого он кончил вечерний институт, а первую половину Мишкиной жизни ему закрыл бокс), пробовал и так, и этак, но ему необходимо было чувствовать сопротивление, видеть перед собой противника, а с этим мямлей он постоянно проваливался и срывался на бессильный крик. Мальчишка рос размазней, и ничего с этим нельзя было сделать. Григорий Львович дошел уже до того, что в голову ему полезла вообще несусветная чертовщина. Так, неделю назад, уже в постели, еще не остывшему после очередного вечернего скандала, ему в полудреме вдруг представилось, что на самом деле именно за Мишкой стоит какая-то страшная сила, действующая по своим законам, идущая своей дорогой, но настолько превосходящая его, отца, в своем могуществе, что там, где они сталкиваются, она может себе позволить и подчиниться. С утра Григорий Львович помнил вчерашнее ощущение и, может быть, впервые в жизни чувствовал себя неуверенно, но в дневной горячке все позабылось. Тем не менее он начал посматривать по сторонам, ища помощи, и, когда после разговора с рыжим наглецом у него мелькнула удачная мысль, Григорий Львович, не откладывая, взялся за дело. Пока все складывалось удачно: враг оказался в единственном числе (правда, несколько неожиданный — в Рыжем он думал найти союзника) и раскрылся сразу, к тому же его убрали свои. Григорий Львович еще раз прикинул, с чего начать, и кашлянул, показывая, что будет говорить. При первых же звуках его голоса шушуканье оборвалось и два десятка пар глаз уставились ему в рот.

А Витька сидел за деревом и плакал. Никогда он не надеялся справиться с Чиром, но ему и в голову не приходило, что он может проиграть так позорно. И он знал, что, по крайней мере, еще одной драки ему не избежать. Иначе лучше уж и не появляться во дворе, гулять на Каменном с сестрой, бегать за картошкой, просиживать вечера у телевизора. А может быть, сейчас? Прямо здесь? Не надо и предлога искать — отдышался и вышел. Только бы ОН не полез. Нет, не станет он разнимать. Будет стоять, смотреть и улыбаться…

Витька очнулся, когда все загалдели, задвигались, ломая строй, подвинулись ближе, а оставшиеся сзади прыгали в возбуждении. Григорий Львович поднял руку, успокаивая.

— Но это не все, парни!.. Да тихо вы, чудилы! — Он махнул рукой и с улыбкой озирал беснующуюся компанию.

Витька вышел из-за дерева, и кто-то, заметив его, заорал:

— Рыжий! И мяч дает, и тренера!

Выждав, мужчина снова покрыл зычным голосом нестройный шум:

— Ша, мальчики! Еще не все!