Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько

class="v">Нас уносит парус плавно —

мимо дачи, озерца,

а игла Петра и Павла

чуть пока-чива-ется.

— До свидания! Счастливо… —

старый город вслед ворчит.

— Здравствуй! —

с Финского залива

кто-то весело кричит.

«Ударит час…»

Ударит час,

и наплывает

во тьме такая тишина…

Не та,

не послештормовая,

а что любовью рождена.

И гаснет шепот себялюбья.

Спадают маски. И в тиши

ты молча отвечаешь людям —

на каждый вздох чужой души.

Вот снова ночь до срока будит,

и собираются во мне

надежды,

сны,

обиды,

будни —

мои с чужими наравне.

В окне напротив курят часто —

там сна, наверно, тоже нет.

Там —

мой безвестный соучастник

в прикосновеньи к тишине.

Вновь, молчаливо, осторожно,

с чужой бедой приходит ночь.

Помочь, я знаю, невозможно —

и невозможно

                      не помочь.

«Матовая кожа снега…»

Матовая кожа снега

вдруг землю сделала женственной и детской.

Не торопитесь.

Постойте у дверей —

такой сегодня теплый снег,

что, кажется, наступишь —

                                          вскрикнет!

31 МАЯ

На перекрестке двух сезонов,

в 12 ночи,

как всегда,

во мгле, вдали — над горизонтом

взойдет зеленая звезда.

Навряд ли смогут звездный атлас

и самый мудрый астроном

назвать ее небесный адрес

и рассказать об остальном…

Но всходит!

Всходит!

Нынче в полночь

свои зеленые лучи

она пошлет земле на помощь —

и вспыхнут яблони в ночи.

И расцветет,

и озарится

ночной простор,

и хлынет в нас…

И удивленно вскрикнет птица,

увидев лето в первый раз.

ВОЛХОВ

Русский,

северный,

в оправе

из лесов, камней и вод,

город строит,

город плавит,

шьет,

поет,

творит —

живет!

Полон зелени кипучей,

детворы и шустрых птах,

он пропах травой,

а пуще —

свежей корюшкой пропах.

Возле ГЭС река буксует

и опять летит,

темна,

Ильмень с Ладогой связуя

и тасуя времена:

то XII проглянет —

вои в стругах проскользят,

то гроза в XX грянет

и откатится назад.

Волхов, Волхов —

камень волглый,

берег ягодный, грибной, —

ты в родстве с Невой и Волгой:

там был бой

и здесь был бой,

там — начала,

здесь — начала…

У воды, живой, речной,

сколько раз земля дичала —

люди делали ручной!

Сколько ты унес на север,

а не меньше, чем вчера,

полон памяти,

как сейнер

полн в путину серебра…

Над водою, пенной, древней,

чайки мчат,

плывут гудки…

ГЭС вычесывает гребнем

электричество реки.

ОДА АЛЮМИНИЮ

В 1932 году в городе Волхове был построен первый в стране алюминиевый завод

13-й в таблице Менделеева,

а неудачник из него не вышел.

Другие и прочней,

да не смелей его,

другие и дороже,

да не выше!

Летали и другие,

но воистину

в полет влюбиться не смогли другие —

нацелившие уши на баллистику,

но к аэродинамике глухие.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

И души, и металлы

одно роднит:

         кто легок — тот взлетает,

         но кто силен — летит!

Где крылья —

там открытья.

Бескрылые — скучны.

Нужны и в небе крылья,

и на земле нужны.

О, как необходимы

надежные крыла,

чтобы земля не дымной,

а солнечной плыла

и не был бы ревущим

и рвущимся металл —

чтоб каждый из живущих

ле-тал!

Время расклинено,

располовинено:

без алюминия —

и с алюминием;

пешее,

конное,

и паровое,

и реактивное,

сверхзвуковое.

Льется расплавленный алюминий

авиалиниям,

авиалиниям!

Белый металл оживает в руке —

крылья посверкивают опереньем,

крылья, которые от сотворенья

мира

томились в земном сундуке.

Владимир Соболь

РЫЖИЙ И АРБУЗ

Главы из повести

— 1 —

Это был последний мяч, единственный оставшийся во всем дворе, и Витька поостерегся бить издали, хотя погоня уже висела на пятках. Он двинулся дальше, в штрафную, обошел кинувшегося навстречу защитника, последнего, стоявшего между ним и воротами, но задержался, и наперерез уже неслись двое. Можно было отдать пас свободно набегавшему справа Фоме, но Витька не хотел делиться — он привык все делать сам — и стал уходить влево, готовясь к удару. Пока он медлил и выбирал, защитники почти успели загородить ворота, но оставалась еще щелочка, и в нее-то он и ударил, забыв об осторожности, видя только, что ускользает верный гол; ударил носком, «пыром», как можно сильнее, чтобы пробить закрывшего угол вратаря. Мяч пошел верхом, в кресты; не встретив сетки, долетел до забора и ударил по доскам так, что завизжала колючая проволока, протянутая поверху. Ударил и остался висеть, словно прилип.

— Впилил! — вздохнули сзади.

Остальные подходили уже не спеша, и обе команды, выстроившись на лицевой линии, молча смотрели на красный, пупырчатый нарост, безобразно выставившийся из серых досок. Это был последний из завезенной в начале весны и тотчас же раскупленной партии великолепных мячей; они вполне подходили для настоящей игры, хотя были не кожаные, а резиновые и по весу отличались от футбольного, но, главное, они стоили всего два рубля и были по карману любому; разноцветные — красные, коричневые, зеленые — они были усеяны странными пупырышками и, если их принимали на «головку», царапали лоб, но вратарям ловить