Андрей Ранчин - Перекличка Камен. Филологические этюды

Ознакомительный фрагмент

«Повредили» Кутайсову в глазах писателя и те велеречивые слова, которыми его прославляли историки событий 1812 года. Вот как, например, пишет о Кутайсове Ф.Н. Глинка: «Одного из этих храбрых видел я накануне на большой батарее при Бородине. Он был в цветущих летах, умен и привлекателен. <…> Товарищи и подчиненные не могли налюбоваться его храбростию, обходительностию, его воинскими дарованиями. Глядя на него, так легко было вспомнить о молодом паладине средних веков! <…> Юность, осанка, мужество – все соединялось в живом, бодром воине: это был граф Кутайсов, командир всей артиллерии при Бородине»[220]. Толстой такой эффектной и прекрасной внешностью может «одарить» только несимпатичного ему Анатоля Курагина.

Возможно, Толстому неприятны и неисполнительность, и непослушание Кутайсова по отношению к Кутузову: ко 2-й армии начальник артиллерии отправился без приказания главнокомандующего, сетовавшего, что генерала никак нельзя найти на положенном месте. Об этом упоминает Ермолов[221].

Накануне оставления Москвы русскими войсками, когда Ростовы собирают имущество, чтобы покинуть город, к графу Илье Андреевичу приходит его зять полковник Берг и просит дать ему одного из графских мужиков для перевозки «шифоньерочки и туалета», которые Берг присмотрел в доме графа Юсупова. Но прежде он пафосно говорит о геройстве русских солдат:

«– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – “Россия не в Москве, она в сердцах ее сынов!” Так, папаша? – сказал Берг» (т. 3, ч. 3, гл. XVI [VI: 325].

Фраза Берга настораживает велеречивостью и подана автором иронически: «высокая риторика» соседствует с фамильярным «папаша». Эта фраза – неточная цитата из патриотической стихотворной трагедии М.В. Крюковского «Пожарский, или Освобожденная Москва» (1807). У Крюковского: «Россия не в Москве, среди сынов она». Строка была необычайно популярна в 1812 году[222]. Строка цитируется в «Дневнике чиновника» С.П. Жихарева, отзывающегося о риторичности пьесы с некоторой долей неодобрения[223]. Записки Жихарева были одним из источников «Войны и мира», и принято считать, что строка из трагедии Крюковского взята Толстым именно из них: «Скрытую цитату из “Пожарского” (по-видимому, известную по мемуарам С.П. Жихарева <…>) использует Л.Н. Толстой в “Войне и мире” в качестве “снижающей” характеристики Берга»[224].

Однако все бесспорные случаи обращения Толстого к жихаревским «Запискам современника» относятся только к их первой части, «Дневнику студента»[225]. Это описание обеда в московском Английском клубе, данного в честь Багратиона, характеристика Н.Д. Офросимовой – прототипа толстовской Ахросимовой, упоминания о хозяйке модного магазина Обер-Шальме, о гостеприимном семействе Архаровых, об оперной артистке Саломони (Соломони), о музыкантке Диммлере (Димлере), цитируемые строки из стихотворений Н.П. Николева, П.И. Голенищева-Кутузова, Д.А. Кавелина[226]. Между тем стих из трагедии Крюковского цитируется во второй части «Записок современника» – «Дневнике чиновника», который печатался в журнале «Отечественные записки» (1855. № 4, 5, 7, 8–10).

К «Дневнику чиновника», как я полагаю, может восходить упоминание имени доктора Фриза («Война и мир», т. 3, ч. 1, гл. XVI [VI: 74]).

Доктор Фриз – Генрих Петрович Фрез (Фрезе) – московский врач, доктор медицины, статский советник (по данным на 1809 г.), профессор Московского госпитального училища, без которого «ни один достаточный москвич ни выздороветь, ни умереть не смеет: это оракул всех богатых домов; кроме того, что он по званию своему медика полновластно распоряжается здоровьем своих пациентов, он их духовник, советник, опекун и в одном лице своем соединяет все эти важные и тягостные обязанности. <…> Нынешнюю весну за кузину нашу <…> сватался жених, и партия, казалось, была очень выгодная, но тетка не могла решиться без согласия Фреза, который этого согласия, к прискорбию невесты, почему-то не дал, и жениху отказали»[227].

Но строка из пьесы Крюковского содержится в другом, бесспорном источнике «Войны и мира»: в истории Отечественной войны 1812 года А.И. Михайловского-Данилевского. Этот стих цитировал генерал Н.Н. Раевский на совете в Филях, высказываясь за оставление Москвы[228].

У Толстого и сам стих, и его повторение Бергом – примеры напыщенной и безответственной риторики. Оставление Москвы русскими для Толстого истинная трагедия и проявление величия духа; это простое и в простоте своей величественное действие, несовместимое с «краснословием».

Подлинный патриот не Берг, а «[т]а барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию» (т. 3, ч. 3, гл. V [VI: 290]).

«Дарение» высказывания генерала Раевского ничтожному карьеристу Бергу, по-видимому, не случайно. С одной стороны, Раевский, как «русский римлянин», будто бы готовый пожертвовать жизнью сыновей-детей ради Отечества, как мифологизированный герой войны 1812 года, автору «Войны и мира» не близок. С другой – если бы Толстой следовал источнику – книге А.И. Михайловского-Данилевского, изображая военный совет в Филях, он вынужден был бы отказаться от приема остранения, организующего весь эпизод совета (сцена дана в восприятии крестьянской девочки Малаши). Кроме того, Раевский, цитирующий трагедию Крюковского, в толстовской системе нравственных координат оказался бы человеком пустым и мелким. Но для писателя Раевский – все-таки настоящий боевой генерал, не заслуживающий такого «развенчания».

Рассказывая о Малоярославецком сражении, Толстой пишет о решающей роли в нем генерала Д.С. Дохтурова: «По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.

Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это-то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства» (т. 4, ч. 2, гл. XV [VII: 110]).

Указание Толстого на решающую роль Дохтурова в сражении при Малоярославце полемично по отношению к мнению Д.В. Давыдова, упрекавшего Дохтурова в нерешительности и безынициативности («этот бесстрашный, но далеко не проницательный генерал, известясь об всем этом (о подходе всей наполеоновской армии. – А.Р.), пришел в крайнее замешательство») и считавшего подлинным героем Малоярославецкого сражения А.П. Ермолова: «В этот решительный момент Ермолов, как и во многих других важных случаях, является ангелом-хранителем русских войск. Орлиный взгляд его превосходно оценил все обстоятельства <…>»; «Ермолову выпал завидный жребий оказать своему отечеству величайшую услугу; к несчастью, этот высокий подвиг, искаженный историками, почти вовсе не известен». Рассказывая же о Кутузове, не поспешившем к Малоярославцу в ответ на настойчивые просьбы Ермолова («[ф]ельдмаршал, недовольный этой настойчивостью, плюнул»), Давыдов намекает на почти преступную медлительность в его действиях[229].