Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Ознакомительный фрагмент

        Примите уверения и пр.

                                                                            Л.Н.Гомолицкий

Судьба Гальшки и Дмитрия Сангушки продолжала волновать Гомолицкого до глубокой старости. Он обращался к ней и после войны в книгах Czasobranie (1963) (Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstęp i opracowanie Jerzy Rzymowski, Łódź: Wydawnictwo Łódzkie, 1976, str. 193-195 и 244-252), «Dzikie muzy», в кн.: Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstęp i opracowanie Jerzy Rzymowski (<Łódź:> Wydawnictwo Łódzkie, <1976>), str. 343-356) и с добавлением очерка «Grób w Jaromerzu» о посещении могилы Димитрия в костеле св. Микулаша в Яромерже во время поездки в Чехословакию - в кн.: Leon Gomolicki. Przygoda archiwalna (Wrocław et al: Zakład narodowy im. Ossolińskich, 1976), str. 129-168. См. также упоминания в его кн.: Leon Gomolicki.Horoskop (Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 6, 51.

Концерт Игоря Северянина

3 ноября в помещении Союза Еврейских Писателей и Журналистов состоялся концерт И.В. Северянина. Поэт познакомил с новым периодом своего творчества (1922-1931 гг.), прочитав стихотворения, вошедшие в сборники: «Классические Розы», изданные в Белграде в 1931 г., и «Литавры Солнца», который пока находится в рукописи, но готов к печати.

Перед нами новый Игорь Северянин: его своеобразная знакомая легкость и свежесть поэтического языка перенесена на строгую классическую почву. В темах: природа, семья; созерцательное умиротворение; мудрое презрение к людям, которое исходит из живой требовательности к их человеческому достоинству. Все разбросанные по прежним сборникам блестки смиренного лирического покоя и одинокого ума здесь сливаются в одну напряженную ноту.

На Голубой цветок обрек Новалис, –Ну что ж: и незабудка голуба[119].

Вернувшись из шумной культурной жизни к природе, Северянин понял,

Что мне не по пути с культурой,утонченному дикарю.Что там всегда я буду хмурыймеж тем, как здесь всегда горю...[120]

И вот здесь, у моря, среди лесов, поэт вновь находит себя.

Идти лесными тропками легко,Бесчисленные обходить озера,Идти не очень тихо и не скоро,Дышать сосной и влагой глубоко.Со мною только удочка моя –Дороже всех услад земных тростинка...[121]

Созерцательность дает поэту новые силы к творчеству, и язык его прибретает живую описательную силу. Как сам говорит он:

облагораживает мне устанепререкаемая красота[122].

Вот несколько отрывков, дающих понятие о современной манере Северянина изображать:

И с каждым километром тьмаТеплела, точно тон письмаТеплеет с каждою строкой,Письма к тому, кто будет твой[123].             ..........................Отдыхали на камне горячем и мокром.Под водою прозрачное видели дно...[124]             ..........................Когда же легли все спать,Вышел я на крыльцо:Хотелось еще, опятьПродумать ее лицо...На часах фосфорился час.Туман возникал с озер[125].

И душу поэта посещает мир, новое смиренномудрое спокойствие:

Всех женщин всё равно не перелюбишь,Всего вина не выпьешь всё равно...Неосторожностью любовь погубишь:Раз жизнь одна и счастье лишь одно[126].

Северянин говорит: «Людское свойство таково, что не людей оно пугает»[127]. Посреди дикого мира моря, лесов и озер, бродя со своей удочкой-«тростинкой» и стихами, поэт чувствует себя Паном, задумавшимся вдалеке от суеты, катастроф и борьбы «так называемых людей», двуногих «сверхзверей». Возвращаясь же к ним, он теперь чувствует много горечи и находит бичующие и призывающие к «Человеку» слова:

Чем эти самые живут,Что вот на паре ног проходят?Пьют и едят, едят и пьют –И в этой жизни смысл находят...Надуть, нажиться, обокрасть,Растлить, унизить, сделать больно...Какая им иная страсть?Ведь с них и этого довольно...[128]

Новая строгая манера чтения пришла со строгостью нового содержания стихов. За сдержанными размеренными словами чувствуется скрытая волнующая сила.

За Свободу!, 1931, № 294, 5 ноября, стр.6. Подп.: Л.Г.

Довид Кнут

1

Я,Довид-Ари бен Меир,Сын Меира - Кто - Просвещает тьмы,Рожденный у подножья Иваноса,В краю обильном скудной мамалыги...Я помню всё:Пустыни Ханаана,Пески и финики горячей Палестины,Гортанный стон арабских караванов,Ливанский кедр и скуку древних стенСвятого Ерушалайми.

И страшный час:Обвал и треск, и грохоты Синая,Когда в огне разверзлось с громом небо...

Я помню всё: скорбь вавилонских рек,И скрип телег, и дребезги кинор,И дым, и вонь отцовской бакалейки –Айва, халва, чеснок и папушой, –Где я стерег от пальцев молдаванЗаплесневелые рогали и тарань.

Я,Довид-Ари бен Меир,Тысячелетия бродившее вино,Остановился на песке путей,Чтобы сказать вам, братья, словоПро тяжкий груз любови и тоски –

Блаженный груз моих тысячелетий[129].

.......................

Так Кнут начинает первую книгу своих стихов.

Он пришел к нам из своих тысячелетий и предъявляет свое метрическое свидетельство, в котором написана вся величественная история его народа.

Кнут прав в своей строгой торжественности, с которой он представляется нам, - судьба предъявила к нему строгие требования, наполнив его древнею кровью - вином, бродившим тысячелетия, и дав ему мудрое имя - отзвук святых имен.

Довид - псалмопевец, царь и мудрец, усмиривший своим пением Саула, победивший пращою великана Голиафа.

Ари - значит Лев; это символ духовной силы, благородной воли.

Бен-Меир - т.е. сын Меира, т.е. сын света. Как толкует сам Кнут - того, «Кто - просвещает - тьмы».

Бог положил на душу поэта свою неистребимую печать: «Довид-Ари бен Меир», и, раз приняв на себя знаки Господней печати, душа уже никогда не освободится от сознания над собою высшей ветхозаветной Воли.

Испытанная веками покорность дышит в словах Кнута:

Лежу под тобою, Господи,И так мне отраден груз.Смотри: неустанно покорствую –Тружусь, молюсь, боюсь.Никакими пудами земными,Превосходный Отец мой, не взвеситьОдно Твое имя,А Ты на мне весь[130].

Бог Израиля лежит своей неимоверной тяжестью на одной малейшей песчинке избранного им народа. И пока песчинка покорствует, - груз этот ей отраден; но достаточно ей возмутиться, сбросить с себя тяжесть Господнего имени, как то, что казалось легким, раздавит ее своим космическим весом.

2

В капле отражается солнце. В малом повторяется великое.

Подобно тому, как некогда с Ноем и Авраамом, Бог заключил с Довидом Кнутом два завета во второй книге его стихов.

Когда «разверзлись мстительные бездны и гибнущая дрогнула земля... и грянул град железный», - «дикая вода» взмыла жизненный ковчег поэта[131].

Ковчег плывет - и о бортыНапрасно бьются крики мира.

И вот уже видна пристань - земля «трудного» рая, обещанного за жестокие испытания жизнью.

О, пенье нежное эфираВ краях нездешней высоты[132].

Спасенная душа ищет вместе с Ноем и кличет: «эй, Господи, где ты?» И Господь отвечает на ее зов:

«За то, что ты спасал для праведных селенийСтада надежд и стаи слов...Что из трясин и бездн ты вывел непролазныхИ в горьких водах вел ковчег;Что огибал обман и острова соблазновИ шел на свет, и не спросил - зачем...И в каждом шелесте стерег и слушал голос,Что реял над тобой всегда...Я видел - высока была работа.Взгляни на Судные весы:Ты был упрям и тверд в борьбе водоворота,Приветствую тебя, мой сын!»[133]

3