Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное - Елена Оскаровна Айзенштейн

а в творческом ключе как отказ писать стихи, потому что их все равно не понимает средний читатель — безликое множество «читателей газет». Действительно, и у Пастернака, и у Цветаевой к 1934 году происходит убывание лирического потока, оба концентрируются на прозе. В тот час источником вдохновения стало негодование:

Мне безразлично — на каком

Непонимаемой быть встречным!

(Читателем, газетных тонн

Глотателем, доильцем сплетен).

Цветаевой не хватало любящего, понимающего, одаренного читателя, эквивалентного поэту, но в тетради она открещивается и от такого читателя:

Мне безразлично — на каком

Непонимаемой быть «другом

Читателем»[195]

Друга-читателя нет, а Пастернак — друг-поэт, редко о ней вспоминает. Возможно, в этих строках — отклик на стихотворение Баратынского «Мой дар убог, и голос мой негромок…», тем более что «Тоска по родине» писалась в год 90-летия со дня смерти поэта, скончавшегося 29 июня ст. ст./ 11 июля 1844 года. Баратынский мечтал найти друга-читателя в «потомстве». Сама Марина Ивановна обращалась к другу-читателю в 1919 году в стихотворении «Тебе — через сто лет», мечтала, чтобы родился поэт нового века, кто помянет о ней.

3. Особенно — рябина…

Думы о будущем, о потомках у Пушкина в стихотворении «Вновь я посетил…» образно связываются с младой сосновой рощей, у Пастернака в стихотворном посвящении Цветаевой — с вишневым садом; у Цветаевой в «Тоске по родине» — с рябиной. Любой куст, но особеннорябина заставляет посмотреть на жизнь как на мир гармоничный. Если заглянуть в цветаевские черновики, становится понятнее ход ее размышлений. От мысли об отсутствии родины через мысль о кусте (финальный образ рябины) Цветаева уходит к мысли о самодостаточности поэта. В рабочей тетради записывает:

«(Отзвуки) Что мне — родина? / Самородина / Рождается сама!»[196] Поэт самороден, способен рождать стихи. Родиной, в толковании Цветаевой, оказывается она сама — создательница стихов. В окончательном тексте:

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик —

Вдоль всей души, всей — поперек!

Родимого пятна не сыщет!

И все-таки с Россией рябина соединена тоже, не случайно современники прореагировали на концовку стихотворения как на тоску по России. На поле тетради узеньким столбиком записывается простонародное:

Рябина:

Садили[197]

Зорькою.

Рябина.

Судьбина

Горькая.

Рябина —

Седыми

Спусками…

Рябина,

Судьбина

Русская[198].

Рябина ассоциируется здесь с горькой судьбой, со старостью и с Россией. И — двустишие, ставящее знак равенства между рябиной и горечью непонимания:

Из /Сверх каждого лета, из каждого сада

Рябина: обида, рябина — досада[199]

Таким образом, рябина, венчающая «Тоску по родине», примиряет Цветаеву с жизнью, потому что рябина — досада — человеческое негодование — эмоциональный отклик Цветаевой на звучание мира. «Но если по дороге / Куст — встает, особенно — рябина…», если ей навстречу устремляется куст рябины, она вспоминает о любимом ею мире природы и родственном ему мире стихов[200]. Красная кисть рябины ассоциируется у читателя с труженической кистью поэта и страстным голосом Марины Цветаевой. В 1916 году, в «Стихах о Москве», она воспела рябину как куст своего рождения. Творчество, страна Лирики — единственное убежище. Язык поэзии — язык Жизни.

Нет, надо писать стихи, — убеждает она Ходасевича в майском письме 1934 года, возражая себе, своей «Тоске по родине», видимо, вспоминая ушедших поэтов-современников: Блока, Белого, Маяковского, Волошина, Парнок. — <…> И именно потому что нас мало, мы не вправе… Это меня беспокоит до тоски — мысль о возможности такого рядом, почти со мной, ибо я давно перестала делить стихи на свои и чужие, поэтов — на «тебя» и «меня». Я не знаю авторства <…> (VII, 466)

Благодарная за воспоминания о Белом, Цветаева посвящает Ходасевичу прозу «Пленный дух»: «Посвящается Владиславу Фелициановичу Ходасевичу» (IV, 221). В черновой тетради запишет более эмоционально и сердечно: «В. Ф. <Ходасевчу>, <глубокому>, <толковому> и <благородному> <защитнику> Белого и всей той уходящей — ушедшей расы с <любовью> и <благодарностью> <посвящается>»[201]. Это посвящение — объяснение в любви к прошлому, к культурному наследию отцов, к поэзии и поэтам[202].

«С Белым у нас не было ничего общего, кроме трагической доли поэта: собачьести: одиночества. Ведь нет поэтов, а есть — поэт. Один во всех. Вот мы с ним ИМ и были…»[203] — объясняла она в одном из писем Н. Гайдукевич ощущение духовного сиротства. Благодаря Н. Гайдукевич за понимание «Тоски по родине», Цветаева пишет: «Спасибо за рябину (зарю: для меня она — заря, синоним). Вы одна — поняли. <…> Всё стихотворение — из-за двух последних строк, что-же понимают, когда их не понимают»[204]. Над рябиной для нее — небо, а в небе — красные заревые всполохи…

В рабочей тетради — запись о гибели поэта Н. Гронского: «21 ноября 1934 г., на метро Pasteur был раздавлен Николай Павлович Гронский, около 8 ч., +10 ч. 10 мин. веч.»[205], а дальше — мотив новой встречи с Гронским на том свете. От мыслей о Гронском Цветаева возвращается к думе о своем сиротстве и продолжает работать над «Тоской по родине». А следом пишет «Надгробие» — цикл памяти Гронского. Тоска Цветаевой в те декабрьские дни скорее связана с тем светом, чем с земным миром.

В мае 1934 года будет написана проза «Хлыстовки», связанная с темой родины, с мыслями о детстве, Тарусе, России; в июне 1934-го — «Страховка жизни», об эмигрантстве, о будущем сына, философское осмысление жизни и смерти[206]. В 1936 году работа над неоконченным стихотворением, обращенным к Пушкину, «Так, на глазах…» (8 мая 1936), перетекает вновь в работу над «Тоской по родине», в работу над третьей строфой «Родины», а затем Цветаева возвращается к стихотворению «Кварталом хорошего тона…» («Деревья») и к поэме «Автобус», воспевая природу как источник творчества. «Тоска по родине» оказывается тоской по природе, по своим духовным поэтическим корням.

Переписывая «Тоску по родине» в беловую тетрадь, Марина Ивановна пометила, что эти стихи могли бы быть в ее творчестве последними[207]. Последними по искренности слов и правдивости. «Тоска по родине» — тоска по настоящей себе, обретаемой в мгновение любования природой, деревом, кустом, рябиной — наивысшим