Виссарион Белинский - Стихотворения Милькеева

Они начинаются гимном солнцу:

О дивный красавец, колосс мирозданья!Даря нас торжественным зрелищем дней,Выходишь ты с бездной тепла и сиянья,В короне зиждительно-мощных лучей.Природы великой жених воцаренный,С тех пор, как ее украшением стал,Когда не поспел ты на подвиг священный,Когда на державную цель опоздал?[7]

Остановимся на минуту на этих стихах, чтоб спросить: есть ли в этой куче фраз и слов, есть ли в ней – не говорим поэзия, вдохновение – есть ли в ней какой-нибудь логический смысл?., Что такое: дивный красавец, колосс мирозданья? Фразы, пустые восклицания, чуждые всякого поэтического воззрения, лишенные всякого чувства… «Солнце выходит с бездной тепла и сиянья, в короне зиждительно-мощных лучей, даря нас торжественным зрелищем дней»: что это такое написали вы, г. Милькеев? Неужели выражения: бездна тепла и света, торжественное зрелище дней и лучи с зиждительно-мощным эпитетом, – неужели все это – поэзия, а не дурная проза в плохих стихах?.. Положим, что солнце – жених природы, но почему же оно – воцаренный жених? Конечно, в этом есть смысл, но только один грамматический, а всякого другого смысла тут нет и признака. И что за похвала такая солнцу, что оно всегда «поспевало на священный подвиг» и никогда «не опаздывало на державную цель»? Ведь другими, более простыми и более богатыми смыслом словами это значит, что солнце всегда вовремя встает и вовремя заходит… И что за подвиг священный, что за державная цель? – Галиматья!..

В остальной половине стихотворения г. Милькеев говорит к солнцу, что его, солнце, древние принимали за божество, но что мы, новые, уже «не дадим поклонения», ибо знаем, что бог-то не оно, но что оно только создано богом. Все это правда; но кто же не знал этой правды без стихотворения г. Милькеева? Ведь и то правда, что 2 × 2 = 4: неужели же и эту истину надобно перекладывать на плохие стихи? Древние обожествили, в поэтическом образе Аполлона, солнце, как отдельную благодетельную силу природы, – и сколько глубокого значения было заключено в их роскошно-поэтическом мифе бога света! Г-н Милькеев, конечно, рассудительнее греков смотрит на солнце, но это не мешает ему ничего в нем не видеть и говорить о нем пустою прозою в холодных виршах, тогда как греки, несмотря на всю младенческую наивность своего воззрения на солнце, так много в нем видели и в таких обаятельно-творческих формах выражали свое созерцание!

Но перейдем ко второму стихотворению в книжке г. Милькеева: может быть, оно будет лучше. Наш самородный поэт воспевает в нем «Возрождение»:

Смена холоду крутому,Смена мертвым, душным льдам,Сну болезненно-немому,Зимним вихрям и снегам!Мир очнулся весь глубоко,И прелестен и богат,Одевается широкоВ новосвадебный наряд.

Стоят ли такие стихи какого-нибудь дельного разбора?

В них нет ни одного живого образа, никакой картины. Эпитеты по детски неточны, вычурны. А мысль всего стихотворения – это чистое резонерство о том, о сем, а больше ни о чем! Ежегодная изменяемость природы подает поэту повод рассуждать длинно и водяно о неизменяемости человека. Пьеса оканчивается такими курьезными стихами:

И сынам твоим судьбамиЗаповедан тот же путь,Так же в них ревет громамиОгнедышащая грудь.

Хоть бы г-ну Бенедиктову так выразиться!..

Впрочем, едва ли у кого достанет сил следить за всеми стихотворениями г. Милькеева. В одном у него —

Пылают сердца как лампады,К пределам парят неземным.

В стихотворении «Сухарева башня» г. Милькеев так заставляет Петра Великого говорить полковнику Сухареву:

Хочу оставить я народуЗнак неподкупности твоей,Где жил ты с верными стрельцами,Построй там башню, да про васОна являет пред векамиЖивописующий рассказ.

Потом стихотворец говорит о Брюсе, который

Сидел один, как демон, точноС неразрешимым сатанойТворя беседу полномочно.

Вода бассейна Сухаревой башни есть бальзам холодный и живой, который льется в наше тело, чтобы оно крепчало и светлело всегдашней чистотой. Чудная вода! Она так и блещет в чудных стихах г. Милькеева!..

В другом стихотворении нашего водяного поэта —

Мглою огненно-зыбучейВдруг одет небесный свод…

В третьем стихотворении (стр. 22) поэту явилось таинственное видение, в котором, за мраком мистицизма, не видно смысла и в котором поэт говорит нескладными стихами:

А грудь моя билась и сердце звучало,Как будто нашествия тайн ожидало.

В четвертом стихотворении (стр. 73) поэт спрашивает:

Кто над бездной власть докажет,Ярость дикую уйметИ безмолвием обяжетГлубину ревучих вод?

Вся эта болтовня клонится к сравнению моря во время бури с человеческими страстями: какая пошлая реторика!

Есть стихотворение, в котором в числе других диковинок

Земля, игралище пространства,Сама вертится колесом:И тверди гордые светилаОбречены на быстрый ход;Круговращательная силаВесь поворачивает свод.

В одном стихотворении (стр. 161) г. Милькеев говорит даме-поэту, поздравляя ее со днем рождения: [8]

И вот что сердце вам лепечет!Да ниспошлет на вас ЗевесЛет столь же много, сколько мечетВ грудь вашу звуков от небес!

В стихотворении «Буря» у г. Милькеева удалый ветер бьет в реку, черный ворон сидит на сосне, внимая задорный гул веселой, молодой грозы, машет крыльями живо под скрип дерев и трепет (?!) скал и спрашивает другого ворона, куда серый брат стремил нынче свои полеты, богат ли воротился он с лихой и доблестной охоты и не слыхал ли где голоса мечей… Боже мой, какая изысканная, какая высокопарная дичь!..

Но довольно! Из выписанного можно видеть, что в стихах г. Милькеева не только нет никаких признаков поэтического дарования, но даже видна положительная, решительная бездарность. Г-н Милькеев – подражатель г. Бенедиктова, подобно всем подражателям, доводящий до карикатуры и без того поразительные недостатки своего оригинала. Мы не встретили в целой книжке г. Милькеева ни одного поэтического стиха, ни одного живого образа, ни одной картины; стих его есть не что иное, как насильственное сведение слов, которые ревут, видя себя поставленными вместе. В выборе предметов, в мыслях не заметно никаких следов человеческих симпатий, живых стремлений, такта действительности. Особенно ссылаемся на два стихотворения. Героиня одного – кто бы вы думали? – кукушка!!!.. В этой несчастной кукушке (стр. 49) г. Милькеев думал опоэтизировать народную легенду, надеялся объектировать свои задушевные верования – и, сам того не замечая, только унизил предмет, который усиливался поднять. Другое стихотворение воспевает – что бы вы думали? – русскую сивуху, иначе нарицаемую сиволдаем!!!.. Это, вероятно, для народности! Хороша народность!..

Здравствуй, русское веселье,Здравствуй, русское вино,Православное (?) похмелье,Чаш потопленное дно!Ты по юношеским жиламВлагой крепости бежишь,И к былым, каленым (?!) силамГрудь увядшую стремишь!

Как возникли дни отчизны,Кто из русских чад, любяСвой предел без укоризны,Не отведывал тебя?Кто в пылу борьбы кровавойДрался насмерть и не пил?Кто, приветствованный славой,Чаш не пенил и не бил?

Как кто, г. Милькеев? – думаем, что все порядочные люди в России… Пеньте, пожалуй себе в чаши «пенное» и «зеленое», если вам это нравится, бейте не только чаши (то есть стаканы и плошки), но и стекла во храмах русского Бахуса, мы не мешаем вам, – только, ради всего пристойного и образованного, увольте нас от вашего радушного потчеванья; мы, право, не будем в претензии, если вы обнесете нас, – так же, как не были бы в претензии, если бы вы уволили нас и от излияний вашей музы…

Очень забавно, что в этом стихотворении г. Милькеев причину гения Ломоносова полагает в несчастной страсти этого великого человека к пенному вину…

О, милая наивность самородной музы! о, горькая, ядовитая ирония жизни! Стоило ли приезжать в Москву с берегов Иртыша, если это было за тем только, чтоб издать книжку таких стихотворений? Стоило ли о таком переезде писать в журналах и ожидать от него столь многого для русской поэзии? Стоило ли в журналах извещать публику, как о чем-то важном, о скором выходе в свет таких стихотворений? Что такое все это? – Ирония, горькая, ядовитая ирония жизни…