Эдуард Бабаев - «Анна Каренина» Л. Н. Толстого

Выйдя не в свою, светскую сферу, Кити тотчас же уступила Анне Карениной и потеряла Вронского. Она горюет о потерянном, а Толстой радуется ее поражению как ее настоящей, еще неузнанной победе. Должно было пройти много времени, прежде чем она сама поняла это.

И Кити чуть было не стала пиетисткой после первой жизненной неудачи. Она решила, что нужно отказаться от мысли о собственном счастье и примириться с несчастьем или служить ближним своим, тем, кто нуждается в помощи, как в ней нуждалась она сама. Именно в это время она познакомилась с мадам Шталь и ее воспитанницей Варенькой. Эта Варенька была тихое и безответное существо. Тип Сони из «Войны и мира»…

Глядя на Вареньку, Кити мечтает забыть себя. Но подобно тому как Анна не могла стать похожей на мадам Шталь, Кити не могла превратиться в Вареньку. У воспитанницы мадам Шталь есть все, кроме жизненной силы. В этом и сказалось ее влияние на Вареньку. К ней могут быть отнесены те загадочные слова из Евангелия, которые были уже однажды сказаны Толстым применительно к Соне: «Кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь». Кити поняла это уже после того, как судьба вновь соединила ее с Левиным.

Кознышев разумом решил, что ему надо жениться на Вареньке. У него не было к ней ни такой страсти, какая была у Вронского к Анне, ни такой любви, какая была у Левина к Кити. Но зато было множество соображений в ее пользу.

И Варенька разумом решила, что ей надо выйти замуж за Кознышева, что это будет хорошо. «Кроме того, — замечает Толстой, — она почти была уверена, что она влюблена в него». Вот в этом «почти» и состояла заминка. И Кознышев и Варенька вполне честные и чистые люди. Никакая ложь, никакое преднамеренное форсирование чувства им не свойственны.

Кознышев даже сложил в уме ясную и точную формулу объяснения в любви и предложения. Левин же весь стол исчертил знаками, которые Кити должна была угадывать и читать молча, потому что он ни слова не мог ни сказать, ни выслушать от волнения. А Кознышев хотел сказать так: «Я прожил долгую жизнь и теперь в первый раз встретил в вас то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».

Однако он ничего этого не сказал и «по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению» заговорил о другом. И то, что он не сказал тех слов, которые заранее приготовил, все же характеризует его с хорошей стороны. Не мог же он сказать ей то, что думал: «Если бы я выбирал одним разумом, я ничего не мог бы найти лучше». А это и была правда. Правда состояла в том, что у Кознышева было много соображений, но не было одного — настоящей любви.

Кити покровительствовала роману Вареньки с Кознышевым. И видела, что из этого почему-то ничего не выходит. Когда Варенька и Кознышев вернулись с прогулки, во время которой, как была уверена Кити, должно было произойти объяснение, она сразу поняла, что «планы ее не сбылись». «Ну что?» — спросил ее Левин. «Не берет», — ответила Кити. И Левин вдруг услышал в ее голосе простодушную интонацию старого князя Щербацкого.

«Как не берет?» — удивился Левин. «Вот так, — сказала она, взяв руку мужа, поднося ее ко рту и дотрагиваясь до нее нераскрытыми губами. — Как у архиерея руку целуют». — «У кого же не берет?» — сказал Левин, смеясь. — «У обоих. А надо, чтобы вот так…» — «Мужики едут…» — испугался Левин. «Нет, они не видели», — лукаво ответила Кити.

Эта прелестная сцена полна такой жизненной силы и порыва, что она лучше многих описаний рисует характер Кити именно в сравнении с характером Вареньки. Если в Вареньке преобладает рациональность и холодность, то в Кити порывистость и горячность вполне левинского склада. Это натуры родственные, поэтому и отношения их друг к другу столь драматичны.

Долли — такая же носительница «щербацкого элемента», как сестра Кити. Этот «элемент» в романе очень дорог Толстому. Сущность его состоит в «особенном понимании», которое достигается не словами, не рассуждениями и доказательствами, а чем-то другим — душевным чутьем, тактом, любовью. Кити была уверена, что стоит ей только взглянуть на Вареньку и Кознышева, как она тут же поймет все — «по глазам», «то есть это так бы хорошо было».

Княгиня Щербацкая вспоминает о своей молодости и говорит, обращаясь к Кити: «Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно: решалось глазами, улыбками». «Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками», — подтвердила Долли. Это и есть тот самый «щербацкий элемент», присутствие которого так радовало Левина в Покровском.

И пока Кити остается в собственной сфере этого «особенного понимания», Левин чувствует себя счастливым. На этом и основано сходство Кити с Долли и различие с Варенькой. Но есть в романе еще и другой, «левинский элемент», полный тревоги, беспокойства и искания перемен. Переход для Кити из своего «щербацкого элемента» в сферу духовных исканий Левина был труден или даже просто невозможен.

И Левин чувствует это. Вот почему Долли в глазах Толстого, с ее как будто неразумной преданностью мужу, была выше Кити, в душе которой Левин уже пробудил волю и сознание своих собственных прав. Здесь намечается также и различие в судьбе и характерах Кити и Наташи Ростовой. Героиня «Войны и мира» должна была разделить с будущим декабристом Пьером Безуховым его страдания, пройти вместе с ним путь невольного опрощения, ссыльных скитаний и труда. У Толстого не было сомнений в том, что она с достоинством вынесет суровую участь жены декабриста.

Но когда он задумывался над характером Кити, у него не было твердой уверенности в том, что она последует за Левиным, если он решится вступить на путь опрощения, добровольных скитаний и труда.

Характер Вронского дополняют и оттеняют два его приятеля — Серпуховской и Яшвин. Можно сказать, что без них личность Вронского не была бы такой колоритной. И Серпуховской и Яшвин очень похожи на него, но Вронский, в отличие от них, обладает некоторыми оригинальными и своеобразными чертами, которые и были причиной его разрыва с гвардейской средой.

Серпуховской был товарищ Вронского с детства; они принадлежали к одному кругу золотой молодежи; соперничали в классах, в гимнастике, в шалостях и, главное, «в мечтах о честолюбии». «Честолюбие, — пишет Толстой о Вронском, — была старинная мечта его детства и юности, в которой он себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью».

Но Вронский мало того что был честолюбив — он был еще и независим. Здесь, в столкновении этих двух начал — честолюбия и независимости, — и кроется настоящая причина неудачи Вронского по службе. «Он сделал грубую ошибку, — пишет Толстой. — Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком смел, и его оставили…»

Серпуховской, в отличие от Вронского, не сделал такой ошибки. И пошел по дороге честолюбия, уверенно делая военную карьеру. В Средней Азии он получил два чина и отличия, редко даваемые столь молодым генералам. О нем говорили как о поднимающейся звезде первой величины. Серпуховской ожидал назначения, «которое могло иметь влияние на ход государственных дел».

Вронский сразу отметил это «тихое сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании всеми этого успеха». Он с некоторым смущением слушает своего приятеля, развертывающего перед ним планы огромной и не только военной, но и политической деятельности. Серпуховской — человек сильной воли и целеустремленности. Он метит в лидеры дворянской консервативной «партии».

В отличие от Серпуховского, Вронский не склонен искать политических целей для удовлетворения своего честолюбия. Он не был и карьеристом. «Мне недостает для этого одной главной вещи, — говорит Вронский, — недостает желания власти». Серпуховской ему не верит. «Извини меня, это неправда», — отвечает он Вронскому. Но Вронский не лжет, не лукавит; его нельзя назвать и безвольным человеком. Воли у него не меньше, чем у Серпуховского.

Карьера и честолюбие требуют жертвы. И Вронский должен, по мнению Серпуховского, принести в жертву свою любовь. «Да, как нести fardeau[65] и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано за спину, а это — женитьба», — объясняет он Вронскому. Подразумевается «правильная» женитьба, предполагается и разрыв с Анной…

Серпуховской надеется, что «теперь» в жизни Вронского будет «не всегда». И он со временем покинет Анну, которая мешает его настоящему успеху и карьере. Серпуховской предостерегает Вронского и напоминает ему жалкую, с его точки зрения, участь некоторых общих знакомых: «Они погубили свои карьеры из-за женщин».

Но речи Серпуховского не убеждают Вронского. Он не желал и не мог жертвовать Анной и своей любовью ради честолюбия. Больше того, именно после встречи с Серпуховским для Вронского стала совершенно очевидной необходимость сделать выбор. И он вышел в отставку. Вронский поступил как человек чести, а не честолюбия. Только так он мог сохранить свою независимость. Дороги Вронского и Серпуховского расходятся.