Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Том 3. Русская поэзия читать книгу онлайн
Первое посмертное собрание сочинений М. Л. Гаспарова (в шести томах) ставит своей задачей по возможности полно передать многогранность его научных интересов и представить основные направления его деятельности. Во всех работах Гаспарова присутствуют строгость, воспитанная традицией классической филологии, точность, необходимая для стиховеда, и смелость обращения к самым разным направлениям науки.
Статьи и монографии Гаспарова, посвященные русской поэзии, опираются на огромный материал его стиховедческих исследований, давно уже ставших классическими.
Собранные в настоящий том работы включают исторические обзоры различных этапов русской поэзии, характеристики и биографические справки о знаменитых и забытых поэтах, интерпретации и анализ отдельных стихотворений, образцы новаторского комментария к лирике О. Мандельштама и Б. Пастернака.
Открывающая том монография «Метр и смысл» посвящена связи стихотворного метра и содержания, явлению, которое получило название семантика метра или семантический ореол метра. В этой книге на огромном материале русских стихотворных текстов XIX–XX веков показана работа этой важнейшей составляющей поэтического языка, продемонстрированы законы литературной традиции и эволюции поэтической системы. В книге «Метр и смысл» сделан новый шаг в развитии науки о стихах и стихе, как обозначал сам ученый разделы своих изысканий.
Некоторые из работ, помещенных в томе, извлечены из малотиражных изданий и до сих пор были труднодоступны для большинства читателей.
Труды М. Л. Гаспарова о русской поэзии при всем их жанровом многообразии складываются в целостную, системную и объемную картину благодаря единству мысли и стиля этого выдающегося отечественного филолога второй половины ХХ столетия.
Равновесие начала и конца достигнуто; а теперь — чтобы конец и поэт перевесили Антония, — на чашу весов бросается последняя строка: «Вслед за египетской кормой». Здесь, во-первых, развязка, утоление читательских ожиданий: слово «египетской» не называет, но подсказывает то имя, которое читатель с самого начала ждал увидеть рядом с Антонием, — имя Клеопатры. Здесь же, во-вторых, исчерпывается тот план, в котором тема разрабатывалась до сих пор, и действие переводится в иной: из «римского» плана в «египетский», из «властного» — в «чародейский» и т. п.; направление ассоциаций ясно, содержание их может быть разнообразно, оно предоставляется домысливанию каждого читателя по его усмотрению, но главное остается: утверждение иррационального вопреки рациональному, дополнение одной стороны брюсовского поэтического мировоззрения другой его стороной. Так слово «египетской» переключением в иной план завершает содержательное развертывание стихотворения, а слово «кормой» своей синекдохой подчеркивает принцип формального его развертывания — сужение.
Такова, как кажется, композиция этого стихотворения Валерия Брюсова. В анализе композиции всякого лирического стихотворения естественно выделяются три уровня (или три пары уровней): 1) фонетический и метрический, 2) лексико-синтаксический и стилистический, 3) семантический и идеологический. Лучше всего исследованы крайние уровни — метрический (благодаря известной книге В. М. Жирмунского) и идеологический (на котором сосредоточивали внимание позднейшие исследователи). Хуже всего разработан семантический уровень — композиция образов и мотивов, особенно там, где она не поддерживается ни развертыванием сюжета, ни развитием логической риторики. Это потому, что всегда кажется, будто образы и мотивы произведения и так ясны, незачем о них и говорить. Это неверно, образный уровень произведения всегда сложнее и богаче, чем «и так ясно»; это мы и надеялись показать на примере брюсовского «Антония».
* * *
ТАМ, В ДНЯХ…
Где? — в детстве, там, где ржавый пруд
Кренил карвеллы в муть Саргассо,
Чтоб всполз на борт надонный спрут, —
Там вновь Персей познал Пегаса!
Там, в дни, где солнце в прорезь лип
Разило вкруг клинком Пизарро, —
Все звенья логик что могли б?
Сны плыли слишком лучезарно!
Потом, в дни, где медяный строй
Звенел и пели перья шлема, —
Не венду ль ждал Ахей иль Трой,
Пусть буквы в ряд слагались: лемма!
И в дни, где час кричал: «Дели ж
Миг на сто дрожей непрестанно!»
Кто скрыл бы путь меж звезд, — где лишь
Бред, смерть Ромео иль Тристана?
Там, в днях, — как знать? в руде веков,
В кровь влитых, гимном жгущих вены, —
Там — взлет и срыв, чертеж стихов,
Копье ль Афин, зубцы ль Равенны?
22 марта 1922
Идея стихотворения: «Разум слабее, чем воображение, потому что воображение — наше стихийное, родовое наследие». Стихотворение — из предпоследнего сборника Брюсова (1922), в котором все 29 стихотворений написаны на тему «Разум — ничто, страсть — все», очень рационалистически разработанную. Брюсов всю жизнь рационалистически утверждал иррациональное, в этой книге — особенно. Хочется сказать, что он так принижает разум лишь затем, чтобы читатель почувствовал к приниженному разуму жалость и любовь.
Стихотворение написано не без влияния пастернаковского «Так начинают. Года в два От мамки рвутся в тьму мелодий, Скрежещут, свищут, — а слова Являются о третьем годе»: тот же пафос внесловесного, внеразумного приятия мира. Как и Пастернак, Брюсов проводит читателя стихотворения через несколько возрастов. Строфы I–II — детские игры, III — школа, IV — юность и любовь, V — вывод: наследие веков — не в уме, а в крови, отсюда — поэзия. На каждом этапе воображение, мечта, страсть противопоставляется разуму: сперва логике с ее звеньями, потом геометрии с ее леммами, потом астрономии с межзвездными путями (в этой строфе столкновение страсти с разумом доводится до предела: час велит делить на сотни дрожь любовного мига).
Античные образы возникают в стихотворении симметрично в первой, средней и последней строфах. Вся поэтика позднего Брюсова насыщена историческими именами, географическими названиями, научными терминами: это он старается создать новый поэтический язык для новой исторической эпохи, в котором эти слова были бы такими же сразу-говорящими, как мифологические имена для античных поэтов. В этой номенклатурной разноголосице находят место и античные имена — и опять со смещенными и расплывчатыми значениями.
В первой строфе это — «Там вновь Персей познал Пегаса». Мы знаем мифологию: Персей никакого отношения к Пегасу не имел, укротителем Пегаса был Веллерофонт. Но подвиги Веллерофонта были менее яркими, чем подвиги Персея — убийство Медузы и спасение Андромеды. Поэтому является соблазн скрестить два мифа и приписать союз с Пегасом более громкому герою, Персею; а получающийся образ осмысляется аллегорически — как союз физической богатырской силы и духовного поэтического полета. Первым так переиначил этот миф даже не Брюсов, а Верхарн в стихотворении «Персей» (в сборнике «Державные ритмы»). Брюсов внимательно читал Верхарна и переводил его; он, конечно, знал, что Верхарн неточен, но тем не менее заимствовал этот образ для своего стихотворения.
В серединной строфе таких натяжек нет. В ней говорится: «в гимназические дни чтение „Илиады“ и „Энеиды“ было привлекательнее, чем геометрические теоремы». Интересно только словоупотребление: «Ахей» вместо обычного русского «Ахеец», «Трой» вместо «Троянец». Брюсов считал, что эти необычные слова точнее передают звучание латинских «Ahaeus» и «Troius» и служат как бы ручательством за историко-культурную точность. Все античные имена — знаки, ссылки на культурную традицию; Ахей и Трой — как бы обновленные, усовершенствованные знаки. (Это подобно тому, как когда-то при романтиках Германия и Россия перешли от латинизированных имен Юпитера и Минервы к греческим Зевсу и Афине.)
В последней строфе, наконец, говорится: «только то, что прошло сквозь страсть и осталось в родовой крови, порождает культуру: „Там — взлет и срыв, чертеж стихов, Копье ль Афин, зубцы ль Равенны“». Характерно выражение «чертеж стихов», рациональный строй поэзии; взлет и срыв — это чередование сильных и слабых позиций в стихе. Но что символизируют копье Афин и зубцы Равенны? Копье Афин — это автоцитата: в стихотворении 1904 года «Тезей Ариадне» (тема, к которой Брюсов возвращался несколько раз) Тезей бросает Ариадну на Наксосе, объявляя, что отрекается от этой страсти
