Виссарион Белинский - Русская литература в 1844 году

Вот все, что вышло достойного внимания в продолжение прошлого года по части изящной литературы. Надо согласиться, что очень немного! Остального должно искать в журналах, к чему мы сейчас же и приступим. Но прежде сделаем одну оговорку: мы будем упоминать только о замечательных в каком бы то ни было отношении явлениях, а все, что мы не считаем ни в каком отношении замечательным, пройдем молчанием. Таким образом, мы даже и журналы не все назовем по имени; тем менее намерены мы судить о их достоинствах и недостатках. Да и к чему? – Если они издаются, значит их кто-нибудь да читает же и кому-нибудь они нравятся же. Переубедить этих «кого-нибудь» так же невозможно, как и доказать самим этим журналам, что они напрасно издаются; если же мы предприняли бы это бесполезное дело, – за что же большинство публики, не подозревающей существования этих журналов, должно было бы терпеть скуку подобных рассуждений и толков? Нет ничего труднее, скучнее и бесполезнее, как говорить о вещах отрицательно хороших или отрицательно дурных. Из журналов настоящего времени нам остается говорить только о нашем собственном журнале, о «Библиотеке для чтения» и о «Москвитянине», примечательном в том отношении, что он единственный журнал в Москве. Из газет – об «Инвалиде», «Северной пчеле» и «Литературной газете»[15].

Не наше дело рассуждать об «Отечественных записках»: суд над ними принадлежит публике, и она давно уже произнесла его и словом и делом. Что касается до «Библиотеки для чтения», мы можем сказать о ней свое мнение, не впадая ни в брань, ни в кумовство… Но что можно сказать нового об этом журнале? Что он всегда имел свои неотъемлемые достоинства, это доказывает его прочный и продолжительный успех в публике; что теперь этот журнал далеко уже не таков, каким он был назад тому лет шесть или семь, – это также не новость. О замечательных статьях, какие в нем появлялись в продолжение прошлого года, мы скажем в своем месте. Характер и направление – все те же: следовательно, о них нового сказать нечего. Впрочем, не мешает напомнить о них новыми фактами. В прошлом году в «Библиотеке для чтения» было помещено несколько весьма забавных и острых рецензий; но лучше всех была библиографическая статейка о книге московского профессора г. Погодина – «Год в чужих краях»: на русском языке не часто случается читать такие умные и острые статьи.{45} Но в том же прошлом году была напечатана в «Литературной летописи» «Библиотеки для чтения» рецензия четвертой части стихотворений Лермонтова, рецензия, которая… но судите сами о ее уме и остроте по этому началу:

«О трижды, четырежды счастливая провинция! ты еще читаешь стихи! ты будешь читать эти стихи!.. Петербург… тра, ля ля ля – ля ля ля!..

Ах, те сола iо ведо, iо сенто!..

Гарсия! Виардо! Виардо!.. о!.. бриконна!.. бриккончелля!.. Что ты сделала из этого степенного, гордого, молчаливого Петербурга? Его узнать нельзя!» И т. д.

Мы думаем, что этою выпискою достаточно напомнили всей русской публике об этой знаменитой рецензии, которая, вероятно, очень удивила ее, – и потому дальше выписывать не нужно. Кроме странного тона статьи – конечно, забавной, только на ее же собственный счет,[16] – книжка стихотворений такого поэта, как Лермонтов, книжка, в которой, правда, наполовину пьес слабых, но в которой помещены и такие пьесы, как «Тамара», «Выхожу один я на дорогу», «Утес», «Морская царевна», «Пророк» и пр., – эта книжка поставлена рецензиею в число самых пустых и ничтожных литературных явлений. Такими отзывами «Библиотеке для чтения» уже не в первый раз удивлять читающий мир: кому не известно, что этот журнал постоянно бранит Гоголя и, как будто в досаду ему, хвалит даже романы г. Воскресенского? Кому не известно, как превозносила «Библиотека для чтения» «Сенсации г-жи Курдюковой»? – и вот что теперь говорит она о них в своей последней книжке за прошлый год: «Покойный Мятлев написал очень умную шутку, которая целую неделю была в большой моде. Кто не читал этих бесценных «Сенсаций мадам Курдюковой в России э дан л'этранже»? Кто не повторял их, кто не забыл?..» Подобные выходки, однакож, многих и теперь удивляют. Что касается до нас, – мы прежде думали в них видеть невольные ошибки вследствие недостатка эстетического вкуса и эстетического образования. Действительно, нельзя сказать, чтоб в области изящного «Библиотека для чтения» была у себя дома; но тем не менее нельзя и отрицать, чтоб этот журнал, столь сметливый, не знал цены сочинениям Гоголя, которые он бранит, или цены сочинениям гг. Загоскина и Воскресенского, которые он хвалит. Нет, «Библиотека для чтения» не теперь только поняла, что такое «Сенсации»: она очень хорошо поняла их и тогда, когда в первый раз собиралась превознести их. Что же это значит? – Прихоть, страсть шутить. Над кем, над чем? – Ну, да хоть над теми людьми, которые эти шутки принимают не за шутки. Цветущее время «Библиотеки для чтения» давно уже прошло – и невозвратно; круг ее читателей значительно сжался; но он и теперь еще не мал; значит, есть люди, которым нужен журнал с таким направлением. И почему же «Библиотеке» не удовлетворять потребности целой части русской публики?

«Москвитянин» имеет весьма тесный круг читателей; но этот круг, как ни мал, все же существует: почему же не существовать и «Москвитянину»? Больше мы ничего не можем сказать об этом журнале, хотя и желали бы сказать больше. Его издатель много писал о том, что бы можно было и что бы должно было делать для русской истории; он писал трагедии в стихах и повести в прозе, – стало быть, он и поэт; он переложил на русские нравы гётева «Геца фон Берлихингена»; он провел год в чужих краях и подарил публику восхитительнейшим описанием своего путешествия; он… Но кто перечтет все, чем знаменито и славно имя г. Погодина в летописях русской науки, литературы, журналистики и поэзии?.. Сотрудники «Москвитянина» тоже все презамечательные таланты, уже много сделавшие, подобно гг. Шевыреву, М. Дмитриеву и Лихонину, и много обещающие в будущем, подобно гг. Милькееву, Студитскому, Иванчину-Писареву и госпожам Зражевской и Шаховой. Статьи, помещаемые в этом журнале, должны быть очень интересны и хорошо написаны, – и если до сих пор в этом еще никто не согласился, кроме сотрудников и вкладчиков самого журнала, так это потому, вероятно, что направление и дух журнала слишком исключительны. Кто считает себя только русским, не заботясь о своем славянизме, тот в статьях «Москвитянина» заблудится, словно в одной из тех темных дубрав, где воздвигались деревянные храмы Перуну и обитали мелкие славянские божества – кикиморы и лешие. Надо быть истым славянином, чтоб находить в статьях «Москвитянина» талант, знание, убеждение, интерес, ясность и пр. Но, увы! мы не более как русские, а не словене, мы граждане Российской империи, мы и душою и телом в интересах нашего времени и желаем не возврата aux temps primitifs,[17] а естественного хода вперед путем просвещения и цивилизации. Это обстоятельство совершенно лишает нас возможности понимать «Москвитянина». Думаем, что это – прекрасный журнал (потому что какие люди, какие таланты в нем участвуют!..); но чем и как он прекрасен, – не можем сказать при всем нашем желании…

Лучшая русская политическая газета теперь – «Инвалид». Он столько хорош, сколько может быть хорошим при его средствах и условиях. Политические известия в нем всегда полны и свежи. Фельетон его всегда занимателен и разнообразен, особенно фельетон, составляемый из иностранных новостей. И публика вполне оценила превосходство этого издания перед всеми ему подобными: «Инвалид» теперь наиболее читаемая в России газета. – О «Северной пчеле» нового сказать нечего: она все та же, какою была в первый год своего существования. В прошлом году в ней была только одна перемена: ее фельетоны были необыкновенно скучны и сухи. – Сделаем еще одну заметку касательно «Пчелы»: забота о чистоте отечественного (?) языка и вопли о его искажении всеми журналами и газетами, кроме «Северной пчелы», составляли в продолжение прошлого года все направление, весь дух этой газеты. Объявляя о своем продолжении на 1845 год, «Северная пчела», между прочим, говорит, что она «попрежнему будет хранительницей и блюстительницей чистоты и правильности драгоценного народного достояния – русского языка» (255 № «Северной пчелы» 1844 года). Все это очень хорошо; но одни слова еще немного стоят; взглянем на факты; вот несколько выдержек из «Северной пчелы» за 1843 и 1844 год: «Роль Имоджены играла г-жа Тадини. Как вторая певица, она имеет превосходные качества. (:) П(п)прекрасный, звучный, обширный голос, хорошую методу, выгодную физику (?) и много жару» (246 № 1843); – «Но пошутив раз или два, все-таки наконец сгрустнется» (256 № 1843); – «Любезные читатели, не гневайтесь на меня за маленькие отступления, которые я наполняю крупинами и крохами, подобранными мною на торжественном пиру философии, на который я смотрел только из-за дверей. Если приверженцы гомеопатии верят, что децилионная часть одной пылинки ревеня или белладонны может произвесть переворот в теле человеческом, почему же не поверить, что одна кроха философии (?!) может зародить идеи в голове» (??!!..); – «Вы, вероятно, читаете что-нибудь посочнее: «Парижские тайны», роман, при чтении которого кровь течет из носа у читателя». – «А если вы лев или львица, то вы должны быть в восторге от огнедышущих извержений волканической головы на каменном основании сердца Жоржа Занда» (278 № 1843); – «Но едва ли есть положение неприятнее, как человека, обязавшегося или обязанного гласно изъявлять свое мнение»; – «Конечно, надобно необыкновенной власти над собой, чтоб» и пр. (57 № 1844); – «Будучи в самых приятных отношениях к г. Межевичу, мы» и пр. (63 № 1844); – «Вот какие мысли пришли мне в голову, слушая умные вопли книгопродавцев» (17 № 1844); – «Увидев хорошую книжку в провинции, хотелось бы купить, и не знаешь, сколько денег выслать книгопродавцу» (№ 292, 1844). Таких фраз можно набрать из «Северной пчелы» тысячи; но довольно и этих прежде других бросившихся нам в глаза, когда мы решились перелистовать несколько наудачу попавшихся нам под руку нумеров. Неужели же это пуризм? неужели это значит: быть хранительницею и блюстительницею чистоты языка? Мы не говорим уже о тоне всей газеты, об остротах, которые вертятся на том, что фельетонный острослов называет Жюль Жанена почтеннейшим Юлием Ивановичем Жаненом (78 № 1844) и которые подстать бабушке Фекле Васильевне Логике (258 № 1844): всякий шутит и острит по крайнему своему разумению и сообразно с своим образованием; но зачем браться быть блюстителями и хранителями языка?..