Владимир Бушин - Живые и мертвые классики

Ознакомительный фрагмент

Правда, однажды, когда я задумал возразить в «Правде» на твою статью там же «О чем молчат писатели» (на самом деле тогда молчали литературные генералы — все эти Герои и Ленинские лауреаты) и тебе это стало известно заранее, ты вдруг вздумал прославить меня и сказал мне по телефону заманчиво: «А я выдвинул тебя на Шолоховскую премию» (пауза). Но когда я похвастался этим нашему общему приятелю Викулову, он возмутился: «Врет. Это я тебя выдвинул». В итоге статью я напечатал, а премию ты взял себе. Мне выдал через девять лет. Уж какое спасибо!

Кончается твое открытое письмо пронзительно и возвышенно: «Боже, Сережа милый! Как все переменилось в жизни и душе твоей… Ты остался самим собой…» Позволь, Юра милый, ведь тут одно исключает другое: или переменился или остался собой. Право, это опять нечто клиническое.

Ну, а если остался, то каким? Вот: «самовлюбленным, тщеславным, любящим власть до умопомрачения». Неужели тебе никто, хотя бы мудрец Сорокин, не подсказал, как выглядит человек, который полжизни проходил в больших начальниках, потом отвалился, но лет через пятнадцать, уже на 82-м году, вдруг, сметая 92-летнего соперника, опять ринулся в начальники, в еще большие, — как выглядит этот человек, когда он гвоздит другого за любовь к власти. Уж если не с Сорокиным, то с женой, с дочерьми, с зятьями посоветовался бы.

И вот самый-самый финал симфонии: «По-божески, по-христиански тебе надо по-отцовски смиренно отступить!» Юра, отцом Михалков тебе все-таки не подходит…

Твое письмо Ю.Полякову еще более изумительно. Если то заканчивается именем Божьим, то это им начинается: «Хочется пасть ниц и умолять о прощении Господнем». До чего ж ты, Бондарев, возвышенная натура! В небольшом письмеце у тебя и Шекспир с Фальстафом, и «великий художник» Достоевский с Тургеневым, и драматические вопли «Боже мой, совесть!» Как будто Каратыгин в «Сиде».

А ведь повод-то пустячный: первый вариант твоей статьи не устроил редакцию «Литгазеты», и тебе было предложено усилить ее доказательность, только и всего! А ты тотчас полез в бутылку: «Доказательства опубликованы в газете «Патриот». Да, опубликована эта ларионовско-сорокинская непотребщина, но работники «Литгазеты» вовсе не обязаны читать «Патриот». Потрудись изложить доказательства сам. Нет, ты не привык к такой черновой работе, пусть они ищут.

И вот при таком-то складе характера вдруг пишешь: «Ваши собратья по перу считают, что Вы новоизбранный комильфо без фрака и вместе с тем лирик в душе, способный, прилюдно рыдая о неутоленной любви к ближнему с сожалением ненавидеть инакомыслящих…» Это не Сорокин тебе продиктовал? Ведь тут полный бред! Во-первых, что такое «избранный комильфо». Разве это выборная должность? Кроме того, фрак носят лишь в определенных не столь уж частых случаях, а обычно комильфо может быть и без оного, комильфо можно узнать, даже когда он в трусах. Как и писателя можно узнать по небольшой цидулке. Во-вторых, что значит «неутоленная (!) любовь к ближнему»? Может быть, неразделенная? А любить можно кого угодно и сколько угодно. В-третьих, что за сожалеющая ненависть? Уж больно все это натужно.

Но главное, что это за «собратья по перу», которые намололи тебе такую чушь о Полякове? Почему умолчание? Наберись храбрости, назови имена. И уж самое главное: знаешь ли ты, что о тебе-то говорят собратья по перу? Может быть, ты думаешь, что все они, как Сорокин и Ларионов, считают тебя вечно живым классиком, великим писателем земли Русской? Уверяю тебя, дорогой Юра, далеко не все. Есть с полдюжины пиявок, которые считают тебя, как ты Михалкова, — самовлюбленным, тщеславным, любящим власть до одурения. Все это да еще высокомерие да злость только и выражены вполне отчетливо в письме Полякову, остальное — муть.

Надеюсь, помнишь, как однажды, в который уже раз защищая тебя от нападок, я, дабы подчеркнуть свою объективность, употребил довольно банальный ораторский прием: «У меня нет намерения защищать Бондарева, но вот факты…» И дальше излагал факты, которые были в твою пользу, защищали тебя. В этот же день — твой звонок: «Как ты мог сказать, что у тебя нет намерения защищать меня?! Как ты!..» и т. д. Разве на совести Михалкова есть такие звонки? Мне известны факты совсем иного свойства. Был случай, я напечатал уж очень неласковую статью о фильме одного из его сыновей. Другой отец проклял бы меня. А Михалков вскоре позвонил мне и сказал, что прочитал книгу моих стихов и перечислил десятка два, которые ему понравились.

«Можно ли верить в разумение Ваших возражений в мой адрес, не опубликовав моего письма?». Что это за словесное чучело? Какая связь между публикацией и «разумением»? Вполне доступна пониманию и ненапечатанная рукопись, если она разумна.

«Вы хотите быть ученым чужой ученостью, взращенной на демократическом навозе». Что за лажа?

«Ваша позиция — мечта уловить отблеск отблеска, что всегда обманно». Что за фуфло?

«Ваша ненависть к защитникам Дома настолько неумело придавлена(!), что Вы готовы повздорить с собственной тенью». Откуда у Полякова ненависть к Ларионову? Он его печатает аж с портретом. Какая тень и почему Поляков готов с ней «вздорить»?

«Борьба с оппонентом овеивается неприятным запахом, доводящим доказательства до провокационного абсурда». Какой еще запах? Что за провокационный абсурд? Как этот таинственный запах может довести доказательства до абсурда?

«Дар злобы и самомнения опасен для поддающихся влиянию умов, потому что здесь нет субстанции, которую принято называть совестью». Господи, субстанция! Ты хоть сам-то понимаешь, что пишешь?

Из подобного словесного мусора, увы, составлено все письмо. Право, такое впечатление, что это или продиктовали Сорокин с Ларионовым, или написано в состоянии delirium tremens.

И все это ты обрушил на Ю.Полякова, выразившего готовность напечатать твою статью, если ты над ней еще поработаешь, и даже сказавшего о горячей любви в тебе, христианин.

Кстати, Юра, а это по-христиански — без разрешения автора (Ю.Полякова) печатать, по твоему собственному определению, его «личное письмо», для печати не предназначавшееся? Тем более, что свое письмо в «Литгазету», как раз направленное туда для публикации, ты почему-то не предал гласности, скрыл. А ведь оно внесло бы большую ясность. Остается предположить, что оно было еще более нетерпимым, высокомерным и уж совсем несъедобным.

Будь здоров, христианин!

Твой перманентный защитник В. Бушин

«Московский литератор», № 7, 2005 г.

ПОСЛЕДНИЙ ЛЮБИМЕЦ ЛИЛИ БРИК

Шибко нравятся мне писатели, которые не устают говорить о нравственности вообще и о своей необыкновенно высокой нравственности в частности, — сразу ясно, кто перед тобой…

Однако беседа высоконравственного писателя Арсения Ларионова со своей сотрудницей по Международному сообществу писателей Мариной Переясловой, опубликованная не так давно в «Литгазете» под заголовком «О правде и правдолюбцах», повергла меня в изумление. Казалось, никакой загадкой этот нравственный инженер человеческих душ для меня не был. И вдруг…

Иные его мысли и оценки я просто не в силах уразуметь. Например: «Шолохов и Леонов по-своему испытали (?) мою жизненную и литературную судьбу». Что это значит? Слово «испытывать» неоднозначно. В каком смысле употребил его автор здесь? Не проясняет дело и уверение, будто «свидетельства тому (испытаниям) остались в истории русской литературы». Какие свидетельства? Где они? Кто их видел?

Еще более озадачивает такое объявление: «Михалков и Бондарев ответствуют (?) за меня в трудных схватках времени». Как это? Как это? Как это? Где, когда, по какому поводу, в каких трудных схватках названные писатели «ответствовали» за автора? Что именно они «ответствовали»? Помню, Сергей Владимирович однажды спросил меня: «Что это за писатель — Ларионов?» Я ничего ответствовать не мог. А вот за меня классик действительно «ответствовал», хотя свидетельства этого, вероятно, и не сохранились в истории русской литературы. В свое время приемная комиссия, которую тогда возглавлял Анатолий Рыбаков — царство ему небесное! — завалила мою кандидатуру. Я передал дело в секретариат Московского отделения Союза, ибо уж очень хотелось приобщиться к бессмертным. Там в трудной схватке времени голоса разделились поровну. И Михалков, как Первый секретарь правления МО председательствуя на заседании, так «ответствовал»: «В подобных случаях голос председателя имеет двойную силу». И я враз очутился среди небожителей.

Не очень понятен мне и такой решительный постулат: «Большой писатель, защищая униженных и оскорбленных, всегда должен быть в оппозиции к власти». А если я писатель небольшой, значит, заодно с душегубами? Странно. Это, во-первых. А во-вторых, взять хотя бы названных выше «больших писателей». Разве Шолохов был в оппозиции к Советской власти? Конечно, не раз что-то и критиковал, слал гневные письма Сталину, но это же все было во имя исправления, улучшения и укрепления власти. А Леонов? У него нашлись подковырки против Советской власти, против Сталина, против своего крестного отца Горького только после того, как эту власть задушили, а Сталина и Горького оплевали. Ничуть не замечен в оппозиции и Михалков. Наоборот, во всю мощь своего таланта он прославлял советскую жизнь. А остро критический киножурнал «Фитиль», который много лет редактировал, имел, в сущности, ту же направленность, что и письма Шолохова Сталину. И сейчас он вовсе не в оппозиции. И для этой власти сочинил гимн, правда, пожиже первого, но при его звуках опять все встают, кроме Татьяны Толстой. Младший сын классика однажды бросил: «Михалковы, как Волга, катят свои волны при всех режимах». Очень хорошо. Только Волга при всех режимах катит волны с севера на юг, а сам Никита таким постоянством не отличается. Да не превратился ли он ныне из Волги в Северную Двину, которая катит волны в Белое море. Чего стоит хотя бы одно лишь его обращение к президенту Путину: «Ваше высокопревосходительство!..»