Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001

Пестрый калейдоскоп событий, где перемешаны воедино жизнь и смерть, подвиги и предательство, раздражает, мешает сосредоточиться. Нужно не один раз вчитываться в текст, возвращаться к предыдущим страницам, чтобы поймать ритм повествования, уследить за ходом сюжета.

Интересен прием, придуманный писателями для «военных» песен романа. Они уплотняют здесь временно-пространственную организацию книги. Если вспомнить традицию, то греки осаждали Трою десять лет. «Илиада» повествует о последнем, десятом годе войны. По любым меркам эта хронология вызывает сильные сомнения. Десять лет войны, десять лет скитаний Одиссея, да сколько-то времени заняла подготовка к военным действиям. Ведь армии и флоты не соберешь за пару месяцев. А сколько же лет было хотя бы Телемаку, когда его отец вернулся домой? Получается, что далеко за двадцать. То есть он и сам вполне уже мог стать царем Итаки. Но Гомер говорит, что сын Одиссея еще не вошел в мужской возраст, не был острижен. Так что же творилось со Временем в Троянскую войну?

Олди создают Кронов котел — величественный и жуткий образ. Для всех людей, варящихся в нем, время течет по-иному. За пределами котла проходит один отрезок времени, а в котле — другой. И поразительно, когда домой с войны возвращаются не сорокалетние мужи, убеленные сединами, а двадцатипятилетние парни. И видят своих постаревших жен и взрослых детей. И тогда наступает пора новых жертв. Кто-то, как Диомед, решительно порывает со всем, что его связывает с прошлой, мирной жизнью, жертвуя венцом и державой. Кто-то, как Агамемнон, падает от предательского удара. Кто-то, как Менелай, отправляется искать себе чести и славы в чужих краях. Жизнь героев Троянской войны не может вернуться в прежнее русло.

Итак, боги все-таки победили? Жертвы принесены и приняты? Вот он, древнегреческий стук Рока, от которого не убежать. А как бы хотелось. Вспомним наркотические видения Одиссея, вызванные чудо-лотосом. В них рождаются своего рода альтернативные истории: Агамемнон не убит, Диомед, Идоменей и Менелай благополучно (?) возвращают себе свои царства. Еще одна порция золотого лотоса — и не будет никакой Троянской войны. Заманчиво. Но Рок, Судьба, самое Жизнь неумолимы. И остается лишь Память сердца, позволяющая вновь и вновь возвращаться к тому, что сердцу мило.

IV. Sanctus

Вепревержец, пей и славьС нами мчащуюся — мчимую —Юность невозвратимую!Пьян виноград.Вепрь нарасхват.Долго ли млад?Вспомни!

«Темно и скромно происхождение нашего героя», — писал о Павле Ивановиче Чичикове автор «Мертвых душ». А что известно из первоисточников о детстве и юности Одиссея? Очень немногое. Поэтому почти вся первая книга — плод чистой фантазии Олди. Это своего рода художественная реконструкция биографии конкретного полулегендарного лица. Реконструкция блестящая, потрясающая глубиной проникновения в исторический материал и психологию людей прошлого. «Человек номоса» — это даже не мифология, а чисто исторический роман.

Уже стало нарицательным «хитроумие» Одиссея. Но как, в каких условиях формировался его характер? Кто учил Лаэртида разбираться в людях, находить выход из критических ситуаций? На все эти и еще множество других вопросов и отвечают романисты в первой части своей «Одиссеи». Она хорошо вписывается в традиции русской классической литературы, давшей образцы такого рода прозы. «Детские годы Багрова-внука» С. Аксакова, «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Толстого, «Детство» М. Горького. Это один маяк, на который, вероятно, ориентировались Олди. С другой стороны, вспоминаются превосходные романы Л. Воронковой, которыми мы зачитывались в середине 60-х: «Юность Александра», «След огненной жизни», «Герой Саламина». «Человек номоса» из этого же ряда. Олди практически впервые написали книгу для детей и юношества. Простую (ни в коем случае не примитивную, а очень понятную, близкую по духу каждому мальчишке), романтически возвышенную, берущую за душу.

Перед читателем возникает не застывший в бронзе или мраморе герой с сурово насупленными бровями, а живой и понятный рыжий мальчишка, дерущийся с соседской ребятней, мечтающий о великих делах. А вокруг сверстники и взрослые. И каждый преподает юному Одиссею какой-либо из уроков жизни, которые авторы называют «взрослыми детскими играми». Дядя Алким дает ему наглядные примеры стратегии и тактики. Нянька Эвриклея знакомит с премудростями древних жрецов Та-Кемета, откуда она родом. А вокруг Итаки бушует море, в котором курсируют корабли пирата Лаэрта, обучающего наследника искусству управления государством и финансами. И природа, пьянящий горный воздух и щедрое солнце, которые золотят и закаляют кожу. «Луна панцирной бляхой выпятилась в просвет между облаками. Ясное дело, днем этих облаков зови, не дозовешься, а ночью, когда и без них прохладно, — ишь набежали! Ночная птица взахлеб кричала над лесистым Нейоном, жалуясь на одиночество, и вопли кликуши неслись вдоль изрезанного бухтами побережья Итаки, дальше, дальше… а что там, дальше? Ничего. Иногда рыжему сорванцу казалось: дальше действительно нет ничего и никого. Взрослые только обманывают, будто есть. Седой Океан струится вокруг Итаки, ограничивая мир; по вечерам можно видеть, как на горизонте клубятся пряди древней бороды». И еще нехитрые детские радости и мелкие обиды. Все как в нормальном обычном детстве.

Можно выделить несколько ключевых моментов в становлении Одиссея как личности. Это прежде всего сооружение первого кенотафа, когда Лаэртид вступает в непосредственные отношения с запредельным миром. Какое-то духовное прозрение снисходит на мальчугана, вызывая сотрясение, ломку пространства вокруг него, окружая некоей сакральной аурой. Не случайно рядом с ним появляется Старик, ставший для Одиссея зеркалом души. Закономерно и появление в жизни юного басиленка (экое вкусное слово) нового учителя — лучника Эрота. Именно он впервые открывает юноше простые истины: оказывается, нужно просто любить все вокруг. И тогда любые преграды и препятствия становятся преодолимыми.

Следующий судьбоносный момент в жизни Одиссея — его Преображение. Вместо полудурка пастуха гостям Лаэрта является во всем блеске и величии наследник престола Итаки. Этакая древнегреческая Золушка. Таким образом, герой взрослеет, переступает грань, отделяющую подростка от зрелого юноши, уже почти мужчины, каковым его, по нашему мнению, делает любовь к Афине. Богиня тоже дает ему уроки. Нужно ли для того, чтобы иметь плотскую связь с небожителем, обладать выдающимися данными? Олди почти не упоминают о мужских достоинствах Одиссея. Да, вероятно, не в них главный секрет. А все в том же сакральном пространстве, ауре, делающей Лаэртида богоравным, т. е. равным, подобным богу.

Интересен образный ряд, с которым для Одиссея ассоциируется Афина: сова, олива, крепость — мудрость, мир, война. Те поприща, на которых прославился сам хитроумный муж. Так кто кому дает силы, кто от кого набирается энергии? Чрезвычайно удачным в развитии данной темы показался эпизод, когда герой пытается восстановить справедливость, попранную, по его мнению, Парисом в разрешении дела с яблоком раздора. Пребывая с миссией в Трое, Одиссей возлагает такой же плод к ногам изображения Афины:

«— Возьми, маленькая…

Он сунул руку за пазуху. Достал яблоко, купленное загодя на рынке. Краснобокое, глянцевое. Самое большое, какое только нашлось. Ногтем нацарапал, взрезая кожицу: „Прекраснейшей“. Положил на алтарь. Деревянный идол долго смотрел вслед рыжему, и капли сырости текли по грубо вырезанному лицу».

А завтра была война…

И еще раз мы возвращаемся в светлый мир юности — в пятой песне второй книги, где главным действующим лицом выступает сын Одиссея Телемак. Где, у кого подсмотрели молодые писатели, которым, к счастью, не привелось самим пройти через горнило войны, эту неизбывную тоску паренька, выросшего в отсутствие ушедшего на фронт отца? Ритм повествования в этой песне резко отличается и от того, в котором написаны «военные» главы, и даже от ритмики внешне похожей первой книги. «Герой не должен быть один» несколько выпадает из общей тональности «Одиссеи», поскольку здесь нет ни одного из типов повествования, с которыми мы сталкивались в предыдущих разделах романа. Пятая песня полностью написана от лица всеведущего автора, в намеренно реалистической манере. На наш взгляд, это серьезная заявка на третью часть — «Телемахиду». Это уже новая реальность, новая Итака, подчеркивают Олди. Земля, покинутая богами, на которой уже почти нет места для чуда, волшебства.

И все-таки чудо происходит. Не могло не произойти. Уж слишком пламенным было желание Телемака встретиться с отцом, обрести опору и защиту. И именно так, как описано в романе, и должна была состояться эта встреча. В минуту смертельной опасности, когда юный басиленок и горстка преданных ему слуг готовились к своему первому и последнему морскому сражению, «туман подступил вплотную. Окутал, спеленал; голоса звучали глухо, даже плеск волн изменился. В мутных прядях, струящихся над водой, кое-где пробился тайный, жгучий оттенок рыжины, смутной дорогой убегая прочь. Будто серебро сошло с ума, вздумав ржаветь подобно драгоценному железу, или старческая седина повернула время вспять, полыхнув давно забытым огнем юности. Или белки глаз налились кровью… Козопас бросил быстрый взгляд на щенка, в предчувствии резни еще не понимая: что происходит. Ну, засмейся! засмейся, сопляк! Чтобы проще было уходить, оскалься за миг до смерти! Но щенок не смотрел на сандалию хитроумного козопаса. Щенок смотрел на Запад. В Океан, откуда не возвращаются. И чутье, никогда не подводившее хозяина, обварило Меланфия жаром опасности. Туман вокруг кипел парусами…».