Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

(название дано не Пушкиным, а при первой публикации в IV книге журнала «Современник» за 1837 год). «Верность и живописность в нравах и рассказе» особо выделял в своем первом отзыве П. А. Вяземский. «Подвигом великим» назвал роман Н. М. Языков. В. Г. Белинский писал: «Будь этот роман кончен так же хорошо, как начат, мы имели бы превосходный исторический русский роман, изображающий нравы величайшей эпохи русской истории… Эти семь глав неоконченного романа… неизмеримо выше и лучше всякого исторического русского романа, порознь взятого, и всех их, вместе взятых»[281].

«Я узнаю Кюхельбекера»

Возвращаясь из Михайловского в Петербург, 14 октября на станции Залазы, около Боровичей, Пушкин встретился с партией арестантов. Среди них оказался Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Его перевозили из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую (ныне город Даугавпилс).

Фельдъегерь П. Г. Подгорный, сопровождавший арестантов, доносил по начальству о происшествии на станции Залазы: «Отправлен я был сего месяца 12-го числа в гор. Динабург с государственными преступниками, и по пути, приехав на станцию Залазы, вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева в С.-Петербург некто г. Пушкин и начал после поцелуев с ним разговаривать. Я, видя сие, наиспешнейше отправил как первого, так и тех двух за полверсты от станции, дабы не дать им разговаривать… Но г. Пушкин просил меня дать Кюхельбекеру денег, я в сем ему отказал. Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в С.-Петербург в ту же минуту доложу его императорскому величеству, как за недопущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег; сверх того, не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу… Кюхельбекер мне сказал, это тот Пушкин, который сочиняет. 28 октября 1827 г.»[282]

А Пушкин писал о случайной встрече с другом:

«Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черной бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга, и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательствами – я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции я узнал, что их везут из Шлиссельбурга, – но куда же?»

Эту запись Пушкин сделал на следующий день в Луге.

А еще два дня спустя, 17 октября, приехав в Петербург, поэт под впечатлением неожиданной встречи с лицейским другом написал стихи на 19 октября 1827 года.

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море

И в мрачных пропастях земли!

Год 1835

Пять дней в мае

Обстоятельства складывались так, что после осенней поездки 1827 года до весны 1835 года Пушкину не удавалось побывать в Михайловском, хоть он и мечтал об этом[283]. «Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское, – писал он П. А. Осиповой в январе 1828 года. – Однако мне бы хотелось этого. Признаюсь, сударыня, шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды – я с трудом переношу их. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, сударыня, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня все же сохранились поэтические вкусы». Пушкин не раз писал об этом и позже. «Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до смерти этого хочется, – признавался он той же П. А. Осиповой. – Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться».

Летом 1831 года, вскоре после женитьбы, поэт задумал приобрести Савкино и обратился к Прасковье Александровне с просьбой содействовать ему в переговорах с владельцами – братьями Затеплинскими. 29 июня он писал Осиповой из Царского Села: «Да сохранит бог Тригорское от семи казней египетских (в России свирепствовала эпидемия холеры. – А. Г.); живите счастливо и спокойно, и да настанет день, когда я снова окажусь в вашем соседстве! К слову сказать, если бы я не боялся быть навязчивым, я попросил бы вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году. Что скажете вы, сударыня, о моих воздушных замках, иначе говоря, о моей хижине в Савкине? – меня этот проект приводит в восхищение, и я постоянно к нему возвращаюсь».

Прасковья Александровна выразила полную готовность выполнить просьбу Пушкина. Она отвечала ему: «Нравятся ли мне ваши воздушные замки? Я не успокоюсь, пока не сбудутся ваши мечты, если я буду иметь к этому хоть малейшую возможность…» В следующем письме Пушкин вновь подтвердил свое желание приобрести Савкино и просил выяснить у владельцев материальную сторону дела. Ответ последовал незамедлительно: «Я вас благодарю за доверие, оказанное мне, но чем оно больше, тем больше я чувствую себя обязанной быть достойной его… Вот почему, рискуя наскучить вам, мой друг, я спрашиваю, какой суммой вы можете располагать на покупку „хижины“, как вы ее называете? Я полагаю, не больше 4–5 тысяч? Обитатели Савкина имеют 42 десятины, разделенные между тремя владельцами. Двое из них почти согласны продать, но старший упрямится и поэтому назначает сумасшедшую цену. Если же вы мне сообщите вашу сумму – найдем средство примирить наши разногласия».

Проектам этим, однако, не суждено было осуществиться. Через два с половиной месяца после первого письма Пушкин сообщал Осиповой: «Благодарю вас, сударыня, за труд, который вы взяли на себя, вести переговоры с владетелями Савкина. Если один из них упорствует, то нельзя ли уладить дело с двумя остальными, махнув на него рукой? Впрочем, спешить некуда: новые занятия удержат меня в Петербурге по крайней мере еще на 2 или на 3 года. Я огорчен этим: я надеялся провести их вблизи Тригорского». Пушкин задержался в Петербурге, Савкино не купил, «хижины» подле добрых старых