Валентин Аккуратов - Лед и пепел

В течение часа, затаившись у опушки леса, мы всматривались в белое пространство, где черным пятном выделялся наш самолет. Пошел мокрый снег, он быстро запорошил наши следы и темное пятно машины. За это время мы подсчитали наличие оружия, продуктов питания и распределили обязанности на случай встречи с врагом. Кроме автоматов, гранат и личного оружия у нас была радиостанция, работающая от батарей.

— Надо вернуться к самолету, снять пулемет и забрать нашу аварийную радиостанцию, которая работает не только от батарей, но и от ручного электроагрегата, — предложил Наместников.

— Сейчас, четверо, по двое в группе, отправятся к опушке леса, — сказал старший десантников. — Если следов немцев не обнаружат, вернемся к самолету и заберем, что надо.

— Кто пойдет? — спросил Орлов.

— Двое — от нас и двое от экипажа.

Десантники распаковали один из своих мешков и достали четыре маскхалата. От экипажа вызвались идти Сергей Наместников и я.

— Отлично, — забирая инициативу в свои руки, сказал старший десантников, — штурман снимет и кроки. Поскольку мой народ в разведке имеет опыт, предлагаю: радист пусть идет с моим старшим сержантом, а штурман — в паре с Крючком.

— С каким крючком? — задаю я вопрос.

— Ну, с нашей девушкой. Это ее кличка.

— Берегись, штурман! Как бы этот крючок не зацепил тебя намертво! — лукаво улыбаясь, предупреждает Кекушев.

— Везет же некоторым! — нарочито тяжело вздыхая, добавляет Наместников. И все сдержанно смеются.

— Если немцы — немедленно возвращайтесь. Хорошо бы достать языка. Дальше границы реки и поляны не углубляться. Все! — проинструктировал нас старший десантной группы.

— Пошли, полярники! — девушка строго взглянула на мои собачьи унты, насмешливо улыбнулась и сказала: — Сойдет! Зато снимаются быстро и легко.

Пригнувшись, она скользнула за стволы сосен и тут же скрылась.

— Подождите же! Сейчас завяжу халат! — вполголоса позвал я, прыгая по весенним сугробам и ориентируясь на следы этой невидимки.

— Я пойду впереди, а вы прикрывайте, на всякий случай, — сказала она, неожиданно появившись из–за толстого ствола березы.

— Хорошо, но как вас зовут?

— Зовите Крючок, как все! — тихо ответила она и заскользила от дерева к дереву, прячась за их стволами.

Я старательно ступал след в след. Минут через десять мне пришлось остановиться, чтобы стянуть ремнями сползавшие унты, а когда поднял голову, девушки нигде не было, и только цепочка следов тянулась вдоль опушки. Вскоре следы оборвались. На мой тихий свист неожиданно громко раздался резкий крик: чуфори… чуффы… «Глухарь затоковал, — подумал я, — как же он уцелел в этом пекле?» И тут же увидел свою спутницу. Она стояла в десяти метрах, прижавшись к стволу березы, и тихо смеялась.

«Крючок! Так это она в роли влюбленного глухаря? Здорово! А я подумал, весна!»

— Кто же свистит в разведке? Эх, темнота пилотская! Ну, я и заглушила ваш свист. А если близко немцы? Насвистели бы на свое горе! Пошли дальше, и не отставайте, дистанция — пять метров. Я пойду тише.

Минут через тридцать она неожиданно остановилась и присела, давая мне знак оставаться на месте. Я втиснулся в сугроб и затих, внимательно прислушиваясь к шелесту леса, впиваясь глазами в белесую тьму, изредка прорезываемую светом далеких ракет.

Вдруг мой слух уловил тихое поскрипывание наста, и тут же я увидел, как по опушке в нашу сторону медленно двигалась человеческая фигура.

— Видите? Совершенно один, редкий случай. Надо брать языка.

Спрятавшись под могучей, разлапистой елью, мы ждали, когда немец приблизится. Теперь было ясно видно, что это солдат, одетый в шинель и пилотку.

— Идет к самолету, маскируясь опушкой. Хитрый, боится нарваться на огонь экипажа. Как только пройдет мимо ели — вяжем руки и уводим.

— А если крикнет, будет сопротивляться?

— Не будет. Я‑то их хорошо изучила. Только мне непонятно, почему этот чертов немец идет один и не боится леса. Ну, а если что… придется убрать, — жестко закончила она, доставая бесшумный пистолет с толстым надульником, и добавила: — Останавливаю я, обезоруживаю, вяжете вы. Все ясно?

Я кивнул, и все вдруг мне показалось нереальным, какой–то репетицией детского школьного драмкружка. И эта маленькая девушка, и таинственная фигура скользящего вдоль опушки леса немецкого солдата, и этот темный, таинственный лес с его весенним шелестом и запахами хвои, с тающими сугробами. «Это же война», — остро пронзила мое сознание мысль, и я энергично тряхнул головой, ясно представив свое положение.

Тяжело дыша, солдат подходил к ели, за которой мы прятались… Набросив ремень автомата на шею, я достал свой медвежий нож, с которым всегда летал в Арктику. Холод и тяжесть его рукоятки как–то сразу успокоили

Немец уже рядом. Крючок пружиной вылетает ему навстречу и тихо, но внятно говорит: «Хенде хох!» — и что–то еще коротко и жестко.

Немец отпрыгивает от нее, и я со всего размаха бью рукояткой ножа его по голове. Как в гангстерском кинофильме, тот оседает на снег и, раскинув руки, переворачивается на спину.

Связываем руки парашютным шнурком и рот забиваем свернутой пилоткой. Девушка осматривает его голову и- с упреком говорит:

— Зачем же так сильно? Ведь не медведь. Так можго и потерять языка.

Я молча взваливаю немца на плечи, и мы идем обратно. Теперь шествие замыкает девушка. Она часто отстает, внимательно просматривает местность, догоняет и помогает мне, когда, чтобы передохнуть, я сваливаю ношу в снег.

— Вот, языка принесли, — говорит она своему старшему, когда мы приходим на место. — Штурман его угостил. Посмотрите, жив?

— Жив, гаденыш! Смотрите, как зло вращает глазами,

Видно, не осознал еще, где находится! А ну–ка, поговорим по душам!

Старший выдернул изо рта пленника кляп. Немец сплюнул на снег кровью и, приподняв голову, разразился таким красочным русским матом, полным яростной витиеватости, с перечислением всех колен родства, что наш Крючок стрелой отскочила за сосны, а мы обалдело смотрели на продолжавшего изощряться в словотворчестве пленного.

— Ты что… не немец разве? — выдавил растерянно Кекушев.

— Я‑то не немец. А вы–то кто? За что шарахнули бревном по голове, чертовы летчики! Глухарь затоковал, пошел подбить, жрать–то нечего…

— Тихо, отец! Разберемся! Где немцы?

— Немчура–то? Да два дня назад как отошли. Ударила по ним наша артиллерия — и побежали…

— Постой, постой, а почему на тебе форма фашистская? Полицай? Предатель?

— А вы, значит, точно наши?! — радостно заголосил дед. — Пришли, наконец–то! Развязывайте, все расскажу.