Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

3 января утренний спектакль «10 дней» играли. Шали, как из ружья. Закончили — через пять минут 14 часов, а в 14 30 начался прогон «Живого» для двадцати человек. После спектакля состоялось обсуждение в кабинете шефа.

Все это кончилось выступлением министра[104], довольно примиряющим… Сказала она и про присутствующего Высоцкого:

— Слушала пленку… Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни… «Штрафные батальоны» и еще что-то…

А из-за «Штрафных батальонов» с него шкуру сдирали…

В нашем «Гамлете», кроме лиц, написанных Шекспиром, введен Любимовым живой петух. Быть может, он занял вакантное место уволенного Фортинбраса. В самых ответственных местах он появляется в окошке, кукарекает и тем самым двигает интригу. Петух играет значительнейшую роль, символическую, как по Евангелию: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня», — говорит Иисус Петру. Петух связывает Шекспира с Высоцким.

Мы посмотрели днем мою новую квартиру — ездили на «рено» с Высоцким и обалдели от метража и комфорта.

Признаюсь, одна из причин, что я не сыграл Лаэрта — я не захотел выслушивать этот поток словесный. Это случилось на той репетиции, когда он сказал мне:

— Чего вы там наигрываете, вы совершенно пусты. Кого вы хотите обмануть?! Меня вы не обманете, и снимите очки…

— Я не собираюсь вас обманывать. Мы не на базаре, я не продаю, вы не покупаете… Я работаю…

В этот день, в эту минуту я решил: все, в эту игру играть не буду! У меня не идет талант, когда мне хамят и видят во мне какого-то разбойника… Мне не верят. Мне говорят, что я сачканул Лаэрта из-за съемок. А снимался я в отпуск и выходные дни. Я убегал на поезд в ночь с «Антимиров» чаще всего. Мне не нравилась эта работа. Как Высоцкий все это выдержал — удивляюсь. Я бы Героя дал ему за такое терпение. Разве с актером можно так обращаться? Ушел из «Гамлета». Я не мог присутствовать при такой унизительной работе с людьми, которые составляют цвет театра.

29-го, с утра были на Бронной[105]. Можно обалдеть, как здорово! Я верю теперь, что даже на репетициях из зала выносили. Праздник актерского мастерства. Боже мой! Сидишь и любуешься артистами. Они (ну, разумеется, Достоевский) выворачивают тебе душу, заставляют рыдать и слезы восторга проливать. Я сидел, зажав рот, обтянув челюсть пальцами, чтобы она не прыгала. Режиссера не видно. Но ведь это только кажется так. Всю эту гармонию воспроизвести, так раздраконить каждую линию. Особенно хороши Дуров и Лакирев. Блистательное, поразительное мастерство, с огромной отдачей и самозабвенностью люди работают. Сидел и завидовал, и плакал о себе. И спрашивал себя: да будем ли мы что-нибудь эдакое играть?.. И смогу ли я — так играть, хватит ли у меня теперь таланта, и сил, и умения? Когда-то я мог так играть. Высоцкий говорит, что «в Кузькине неизвестно, кто был выше: ты или Любимов». Значит: я могу. Ах ты, батюшки мои!

Нет, Любимов не допустит, чтоб любовались артистами или, вернее, чтоб о них говорили в первую голову, выходя из зала. Он должен стоять впереди. Он не возьмется ставить спектакль, пока не придумает шомпол в задницу зрителя. В «Послушайте!» это пять Маяковских и кубики, в «Пугачеве» — станок и плаха с топорами и голые босые мужики, в «Тартюфе» — портреты (тут, мне кажется, он погорел), в «Зорях» — шесть досок (лес, болота, машина — гениально!), в «Кузькине» — березы, в «Гамлете» — занавес главный артист. Это совсем не означает, что он хочет затмить артистов или не старается, чтоб они хорошо играли… Нет, совсем нет. Просто — какая забота стоит впереди.

Но Высоцкий близок к истине, когда говорит, что «шеф — гений, а Эфрос — большой талант».

Руки дрожат, только что прибежал со сцены, идет «Добрый». Играл потрясающе, по-моему.

Высоцкий мне принес пол-литровую банку красной икры.

Идет второй антракт. Кажется, после спектакля будут цветы: в зале сидит девочка с дедушкой, которая регулярно приносит мне на какой-нибудь спектакль красные гвоздики.

…Гвоздик не было. Они были — но Высоцкому.

24-го в Доме Кино премьера «Бумбараша». После перерыва нас позвали на сцену. Мы вышли. Я предупредил Рашеева[106], что буду говорить. Фрид[107] представил группу. Рашеев сказал. И вышел я и произнес:

— Мне не стыдно сегодня глядеть в глаза вам… Я вижу в зале много любимых мной актеров, уважаемых режиссеров, писателей, и мне не стыдно за то, что вы будете сейчас смотреть…

— Проще! — кто-то крикнул из зала.

Это меня разозлило. Я ему ответил, чего, наверное, делать было не надо:

— Идите сюда, идите и скажите, а сбивать меня хамством не надо…

Тут у меня наступил какой-то провальчик. Меня этот тип выбил. Но ненадолго, потому что я четко знал, к какому концу я должен прийти от «стыда».

— В этом жанре в свое время я начинал работать с режиссером Полокой в фильме «Интервенция», который, искореженный чужими руками, до сих пор лежит на полке, и мы все равнодушны к этому и ничего не делаем, чтобы это исправить. Кто же в этом виноват? Кто виноват в том, что три года лежал «Рублев»?!

В этом месте, кажется, раздались аплодисменты и шухер в зале. Я продолжал.

— Почему не мы с вами решаем судьбу нашего профессионального труда, а кто-то? — поставил я вопрос, сказал «спасибо» и вернулся в строй.

Рядом со мной стоял директор театра Дупак. 25-го Дупак высказал мне большое «фэ» по поводу моего выступления на премьере. Что будто и Лапин[108] опять кричал про Таганку и будто грозил с картиной расправиться, он еще, дескать, не видел, а ее уже в Доме кино четыре раза показывали. И Караганов[109] возмущался и т. д. Что это — опять удар по театру?

Высоцкий:

— Молодец, уважать больше будут. Они не могли сказать, а ты — сказал. Не переживай.

30-го поехал к Хмельницкому, где они с Володей приготовили пир. Мы договорились, когда в Жуковский ездили с «Добрым». Хмель сделал все сам: травки всякой накупил, утку с яблоками всю пожег, а яблоки в угли обратил, но зато сам… Окружен он был манекенщицами, под стать только ему — под потолок. У Высоцкого от такого метража закружилась голова, и он попросил никого не вставать. Досидели опять до четырех.

Мне было хорошо. Вовка много пел, и я вякал. И дома скандала не было — это редкий случай в моей практике.

1-го славно отыграли мы «10 дней», а после спектакля на двух машинах — Высоцкого и Дыховичного — мы рванули к Тольке Васильеву его свадьбу допраздновать. Эти полтора часа были удивительные. Редко так бывает хорошо. Пили удивительное молдавское и ели мясо. Толька совершенно мне по-другому открылся…