Между жизнью и честью. Книга II и III - Нина Федоровна Войтенок

защищались немцы и не желали уходить с захваченных территорий. Отмечал, что живую активность часто замещали техникой: самолётами, миномётами, танками. Могли вести длительный обстрел.

Изучая фронтовой путь дяди Миши, я ознакомилась с некоторыми документами, которые размещаю ниже.

Из «Дневников боевых действий 139 с.п.»

«15.12. 1943 года передний край обороны с 14 часов до 14.30 обстреливали в течение полчаса прямой наводкой до 6 фердинандов. Всего за сутки выпущено около 800 снарядов и около 1500 мин. Живой силой активности противник не предпринимал».

Справка. «Фердинанд» — эта боевая машина, вооружённая 88 мм пушкой, является одним из самых сильно вооружённых и мощно бронированных представителей немецкой бронетехники того периода.

Именно в этом бою был тяжело ранен мой дядя Бобок Михаил Алексеевич. Затронуты были важные органы: нос, глаз. Проще говоря: изуродовано лицо молодого двадцатилетнего парня.

Зрение в левом глазу врачи так и не смогли вернуть. В моей памяти тяжёлое дыхание дяди, потому что полностью была оторвана левая часть носа.

Помню, как ухмылялся надо мной соседский мальчишка: «Иди, там к вам дядька безносый приехал».

Мне было неудобно от этих насмешек, но я бежала домой, знала, что дядя привёз гостинец — кулёчек конфеток. Это были либо горошек, либо резаные леденцы.

Приезжал дядя только на праздник «Святой Троицы», потому что был великий труженик. Всю свою жизнь проработал трактористом в совхозе «Красный Октябрь». За добросовестный труд имел немало благодарностей от руководства.

* * *

Я согласна с Фрейдом — основателем психоанализа — «Детство предопределяет всю дальнейшую жизнь».

Дядя Миша вынес из своего детства страхи, бережливость, осторожность. Кто-то говорил о его скупости, потому что при перепашке совхозного картофельного поля он брал с собой подросших дочерей и заставлял их собирать оставленный после уборки картофель. Перед его глазами, думаю, вставали картины из детства, где они собирали с мамой тошнотики. А тут добротные клубни брошены…

Дядя Миша дорожил каждой веточкой деревца, посаженного для детей. Как-то передал, чтобы я приехала и собрала оставшиеся ягоды. Утренним автобусом с радостью я ехала к дяде. Мне показали кусты крыжовника, края которых были обобраны. К ягодам без ранений невозможно было пробраться, но я, невзирая на трудности, не оставила ни одной ягодки в самой середине кустов. Дядя, посмотрев в ведёрко, где было собрано литра полтора, удивлённо произнёс: «О, так ты ещё и собрала много! Ты пройдись по вишням, добавишь к крыжовнику».

Весь огород был обсажен вишнями. Я осторожно прошлась по всем. На одной вышла осечка. Тянулась за вишенкой — порвалась резинка, которой была привязана веточка вишни. В итоге я набрала с литр сочных тёмно-вишнёвых ягод. Довольная я отправилась домой на обеденном автобусе.

В конце августа я уезжала на учёбу в Трубчевск. Чтобы успеть на первый автобус до Брянска, пришла переночевать к дяде. Он был хмурым, неразговорчивым. Я человек полезависимый, поэтому не знала, куда себя подевать. Тётя Маруся тоже ходила молчаливая, потом всё же сказала: «Ты собирала вишни, сломала ветку. Знаешь, сколько нам тут пришлось выслушать ругани». Я робко заметила, что ветка до меня была сломана и привязана старой резинкой, которая от времени сгнила.

Тётя Маруся — жена дяди Миши, добрейшая, душевная женщина. Иногда мне казалось, что она моя родня. На следующий день тётя проводила меня и тихонько сунула мне три рубля, сказав при этом, чтобы я никому не говорила. Позже, когда я к ней приезжала, она всегда плакала, называла меня «Куколкой, дочечкой», радовалась: «Я хоть наговорюсь с тобой».

Тогда я тоже обиделась на дядю, теперь понимаю, что зря. Когда их раскулачили, не только выгребли всё из дома, но и вырубили все деревья и кустарники в саду. Эта боль у него тоже не прошла.

Он любил труд. Может кто-то сейчас представить, понять, чтобы человек завёл пчёл только для того, чтобы наблюдать за ними? А дядя Миша это сделал. Помню, когда мама лежала с инсультом, он привёз стаканчик мёда. Мама обрадовалась брату и его подарку. Попробовала мёд и похвалила. Дядя сказал: «Ты ешь и поправляйся, я ещё тебе привезу. Я не собираю его, просто люблю наблюдать за этими маленькими тружениками».

Я тоже не поняла его одного поступка, посчитав за предательство отца. Теперь только понимаю, что страх, испытанный в детстве не только не покинул его до конца дней, но ещё и увеличился. Он не хотел такой участи для своих детей. Только поэтому отказался собирать документы на реабилитацию своего отца, когда наступило время и к нему пришли дети Макара, расстрелянного вместе с отцом. Он не хотел ни денег, причитающихся ему, как единственному наследнику, оставшемуся к тому времени в живых, ни льготных справок. У него были веские причины не верить власти. В итоге: мой дядя не был стяжателем, он был человеком, израненным душой и телом. Любил своими руками построенный дом, любил детей, жену. Всем детям тоже выстроил дома.

Болеть, лежать в постели — не для него. Оказавшись в больнице, долго не мог там находиться, потому и ушёл. А путь был не близкий. Дошёл своими ногами до дома, переступил порог и умер.

* * *