Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе - Дмитрий Львович Быков

знает, представления о сверхценностях нет и выживать им труднее. Иногда подумаешь: что они себе позволяли! Он в некоторых письмах подписывался ЦК, что означает, понятно, “Целую. Коля”. Либо перлюстрировалось не всё, либо не все находили блаженство в доносительстве.

Дальше она добилась для него перевода в Томск: иной читатель скажет – ну что это такое, 500 км! Но 500 км ближе к Москве, и, кроме того, Томск даже в те времена гораздо больше похож на город, хотя шестидесятиградусные морозы встречаются и в нем. И, более того, она сумела к нему приехать! В июне 1934 года они были вместе десять дней. Как писала Степанова, это единственный раз, когда у них был свой дом.

В самом начале 1935-го он перебрался в Томск, а уже весной того года переписка начинает затухать. И тут не в том дело, что время убивает всё, в том числе и любовь. Всё было гораздо печальней. Степанова узнала, что была не единственной женщиной, посещавшей Эрдмана. К нему приезжала жена. И расставаться с женой он, оказывается, не был готов.

5

Виталий Яковлевич Вульф, предваряя их переписку, писал, что к документам столь интимным надо относиться с крайней осторожностью. И действительно, “разве можно понять что-нибудь в любви”? Но тут я как раз, по-моему, догадываюсь, почему Эрдман в конце концов не ушел от жены и не женился на Степановой.

Дело было отчасти в том чувстве долга и благодарности, которые его привязывали к жене; и в поэтике отказа, в которой он привык работать (почему его следующая пьеса, начатая в Енисейске в 1934 году, и была уничтожена, хотя почти завершена). Дело было, думаю, и в подспудном и тайном ощущении, что от Степановой уже никуда не сбежишь; что это вообще не та женщина, от которой побегаешь. Выбрав ее, он бы выбрал ту несвободу, с которой уже не мог бы смириться. А Эрдман окончательно никому принадлежать не хотел, да и вряд ли мог.

В 1937 году она приняла окончательное и необратимое решение и стала женой Фадеева, писательского босса с постепенно изменившим талантом и учащавшимися запоями.

Я пойму тех читателей – преимущественно читательниц, – которые скажут: ох, какая же Эрдман сволочь! Как он мучил двух женщин, получая посылки от обеих, и всё это – за две пьесы и несколько легендарных острот; да что он вообще сделал великого? Великого, судари и сударыни, он сделал много: он умел от всего отказываться, в отличие от подавляющего большинства его современников. Поэтому отказаться от него самого было так трудно. И он именно потому не любил принимать окончательные бесповоротные решения, что их слишком часто требовали от него окончательные и бесповоротные люди. Он никому не принадлежал и ни за кем не гонялся. В этом смысле с ним мог посоперничать только Бабель. Кстати, я обещал рассказать, как они соперничали. В 1932 году Бабель познакомился с молодой красавицей-инженершей Антониной Пирожковой. В одну из отлучек Бабеля Эрдман зашел к невесте друга и начал к ней недвусмысленно приставать. Пирожкова дала ему довольно злой отпор и все рассказала Бабелю, спросив, как тот будет действовать. “Никак. Но мне обидно, я считал его другом”. Оба всё поняли, Эрдман не возобновлял притязаний, Бабель ничем не выдал разочарования. Мужчина, который ничего не добивается и полагается на выбор женщины, ведет себя правильней, чем зануда.

Но даже не в этом дело. Дело в том, что в эпоху клятв, присяг и зависимостей Эрдман выбрал право никому не принадлежать. Правда, когда в начале войны Берия затребовал его к себе и сделал либреттистом ансамбля НКВД, где они работали вместе с Юрием Любимовым, Эрдман выкрутиться не сумел; но и ни одной пьесы больше не написал. Начал было комедию “Гипнотизер” – и бросил. Поденщина бывала гениальная, но именно поденщина: интермедии, шутки, стихи на случай, диалоги для юбилейных показов “Турандот”.

Однажды он сказал Любимову: раньше я думал, Юра, что хоть вы доживете, а теперь вижу – нет, и вы… Любимов это вспоминал незадолго до смерти, уже понимая, что тоже не дожил.

В 1970 году Степановой сказали, что Эрдман умер.

– Для себя я давно его похоронила, – ответила она каменным голосом.

Прирожденные убийцы

Бонни и Клайд

1

Человечество запоминает только те истории, что совпадают с его представлениями о себе, с главными мифологическими сюжетами, которых, в сущности, немного. Борхес выделял всего три: странствие хитреца, осада города (вообще война) и самоубийство Бога. Поскольку в жизни его любовь занимала не очень большое место, любовные сюжеты тут вообще не упомянуты, Золушка например (из грязи в князи). Между тем один из самых устойчивых и характерных сюжетов, благодаря которым человечество понимает о себе что-то главное, – бегство любовников; любовь, превращающая несчастную парочку в абсолютных изгоев. Любовь такой силы, что ничего не остается, кроме как бежать, – или бегство такой отчаянности, что героям не остается ничего, кроме как стать любовниками. Как у Окуджавы:

Все влюбленные склонны к побегу,

по ковровой дорожке, по снегу,

по камням, по волнам, по шоссе,

на такси, на одном колесе,

босиком, в кандалах, в башмаках,

с красной розою в слабых руках.

История Бонни и Клайда запомнилась нам такой, хотя в действительности выглядела иначе. Самое интересное – это именно то, где и как ее подкрасил миф. В нашем цикле историй о великих парах это как будто исключение – мы же всё больше о художниках, – но, во-первых, Бонни Паркер сочиняла стишки, и недурные. Во-вторых, они были художниками своего дела, хоть это и кощунственно звучит в разговоре об убийцах и грабителях. Художниками не в том смысле, что убивали как-то особенно артистично – в этом плане всё было совершенно по-дилетантски, – нет, просто они руководствовались не скучной корыстью, они жаждали славы, как всякий истинный маньяк, и вся их бурная двухлетняя одиссея – продолжение модернистских стратегий жизнестроительства: их не бабки интересовали, а создание собственного мифа. Это их никак не оправдывает, но и следователь обязан понимать мотивы, а не только подсчитывать трупы. В-третьих, они давно уже культурные герои, символы, их история дала старт целому жанру – так что это история о культуре, а не о грабежах, хотя истинное искусство всегда противозаконно.

Я категорически против эстетизации насилия. Что бывает с такими эстетами – наглядно демонстрирует лучший фильм Стоуна “Прирожденные убийцы”, где очередной жертвой стреляющей парочки (слава богу, его хоть оставляют в живых) становится как раз журналист, громче других воспевающий их подвиги. И это всегда так бывает, в том числе