Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

было определять их номинал. На секунду Матвей Петрович даже пожалел о том, что оба его глаза прекрасно видели и потому у него не было нужды учить азбуку слепых.

В подъезде раздались глухие шаги: кто-то спускался по лестнице. Полупанов воодушевился и крикнул:

– Помогите! Помогите, лифт застрял!

– Отстань, – услышал он в ответ беззлобный мужской голос, – и без тебя дел полно.

Шаги, впрочем, прекратились, хотя должны были продолжаться, если бы невидимый сосед Полупанова пошел бы дальше по своим делам.

– Ау! Вы здесь? – громко сказал Полупанов.

Ответом ему была тишина, никаких звуков. Матвей Петрович вслушался в тишину и наконец уловил по ту сторону дверей чужое дыхание.

– Помогите, пожалуйста, – взмолился Полупанов. – Я же слышу и чувствую, что вы здесь!

Но ему никто ничего не отвечал.

«Может, денег дать?» – подумал Полупанов, но тут же испугался, что если помощник узнает, сколько у него при себе наличности, то после вызволения Матвея Петровича из столь ужасного положения он будет немедленно ограблен и, возможно, убит.

– Не помогу! – Невидимый прохожий будто услышал полупановские мысли. – Ни за что не помогу!

Матвей Петрович взвыл. Его охватила самая настоящая паника. Руками он принялся щупать темноту вокруг себя, пытаясь определить ее границы. Ладони его застыли на панели с кнопками. Вне себя от страха он нажимал поочередно на каждый из обугленных пластмассовых пеньков, но ничего не происходило, пока он не нащупал ту кнопку, что отличалась от остальных – сделана она была из холодного прочного металла, который не мог взять ни один огонь. «Диспетчерская!» – В разуме Полупанова родилась надежда. Собрав все оставшиеся у него силы, Матвей Петрович надавил на эту кнопку, в которой на тот момент для него сосредоточилась вся осязаемая вселенная.

– Диспетчерская, – раздалось шипение, охватившее всю кабину.

«Спасен! Жив!» – возликовал мысленно Полупанов.

– Га-га-га! – раздался оглушительный гогот в подъезде, но Матвей Петрович не стал обращать на него внимание.

– Слушаю, – повторил диспетчер.

– Я в лифте, – заверещал Полупанов. – Застрял в лифте. Мое имя – Полупанов Матвей Петрович. Помогите мне, пожалуйста.

– Адрес, – механически произнес голос диспетчера.

– Восьмая Могильная, дом пять, второй подъезд, – отчеканил Матвей Петрович.

«Га-га-га! Га-га-га!» – разнеслось хохочущее эхо по второму подъезду пятого дома на улице 8-й Могильной.

– Я боюсь даже думать о замкнутых пространствах, похожих на гроб! – зачем-то уточнил Полупанов. – А не то что находиться в них! Пожалуйста, приезжайте поскорее.

– Заявка принята, ждите, – равнодушно ответил диспетчер.

Делать нечего – Полупанов принялся ждать. Грузное полупановское тело опустилось на пол лифта, покрытый чем-то липким и зловонным, но Матвей Петрович был к этому обстоятельству совсем равнодушен. Остуженный ледяной близостью неминуемого конца, он забыл обо всем: о том, что собирался «поработать из дома», о том, как не любил он своих родителей, и даже о стопке купюр, хрустяще покоившейся в его кармане (бумажников Полупанов принципиально не носил, полагая, что они мешают контакту денег с его телом).

Хотя в голове Матвея Петровича уже не было тревог и вообще намеков на мышление, он все же обнаружил, будто что-то решительно изменилось. Он напряг все, что осталось от его рассудка, и понял: лучик света из подъезда куда-то исчез. Его осенила пугающая догадка.

– Это сколько ж я здесь уже сижу? – сказал он вслух.

– Га-га-га! – Сердце Полупанова чуть не остановилось, он совсем уж позабыл, что у него есть невидимый наблюдатель.

– Да пошел ты! – крикнул Полупанов и добавил полушепотом: – В задницу…

Возможно, увещевания подействовали, но Матвей Петрович все же не мог не думать о том, сколько же времени он уже провел в плену вертикального транспорта: час? два? «Во сколько сейчас темнеет?» – подумал Полупанов и понял, что на дворе лето, а это значит, что время, скорее всего, подходит к полночи. Чтобы хоть как-то успокоиться, он вновь нащупал кнопку вызова диспетчера.

– Диспетчерская.

– Ну сколько мне еще тут ждать? – К Матвею Петровичу вдруг вернулась его уверенность в собственных словах и чувствах, а с ней и уверенность в том, что они заслуживают надлежащего с ними обращения.

– Знакомство с творчеством Мамлеева я, как и многие, начал с романа «Шатуны» – классе в десятом мне посоветовал взять его в городской библиотеке мой школьный друг Женя Левинский, – ответил на это голос. – «Там младенцам головы членом пробивают», коротко пояснил он.

По подъезду разнеслось «га-га-га!» – на этот раз такое громкое, что Полупанов, и без того ошеломленный, усомнился в его человеческой природе.

– Книжка оказалась более отвратной и притягательной, чем все, что я тогда знал, включая рассказ Андрея Платонова «Юшка», – продолжал монотонно бубнить шипящий голос в кабине. – И с тех пор она стойко ассоциируется у меня с посадкой возле дома, где мое воображение разместило на пеньке Федора Соннова, и с самим Женей, который после школы стал милиционером, потом чуть не сел, а потом женился на огромной кошмарной женщине совершенно мамлеевского покроя, с тремя детьми и одноглазой собакой.

Полупанов начал что-то понимать. Мучитель его продолжал:

– В Москве, куда я перебрался в начале нулевых, мне удалось раздобыть вагриусовский сборник рассказов Мамлеева, из которого запомнилась всего одна фраза: «Его волосы были похожи на загробную диссертацию»[455]. Летом того же года я отправился в многодневное путешествие к низовьям Волги, почему-то прихватив с собой одну-единственную книгу – «Блуждающее время», новый на тот момент роман Юрия Витальевича. Из него в моей памяти не осталось уже буквально ни слова, но зато я хорошо помню бредовый ветерок, то и дело шумевший в моей голове, а также старуху, похожую на петуха, которая с криками прогнала меня, не дав переночевать в ее косорылом сарае. С той поры мой интерес к творчеству Мамлеева заметно поугас. «Шатуны», впрочем, иногда откуда-то выныривали: например, однажды я подарил симпатичное адмаргинемовское их издание Ярославу, старшему товарищу, который к тому времени уже прочитал все самые невыносимые книги на свете, включая собрание стихотворений Эллиса (Кобылинского). Я и подумать не мог, что этот орешек придется ему не по вкусу: видавший виды Ярослав с трудом осилил десяток страниц, после чего вышел из себя, выскочил в подъезд и с яростью швырнул книгу в мусоропровод. О том, кто мог потом подобрать ее на свалке, не хочется даже и думать.

Полупанов запустил толстую руку в карман и обнаружил, что заветная пачка денег превратилась в мокрый ком. Но ему уже было все равно. Он схватил двери лифта и раздвинул их. По ту сторону он увидел толстое ребро плиты, разделявшей этажи. На ней стояли чьи-то белые босые ноги, синевшие в полумраке. Даже в темноте он разглядел, как