На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

было общее, и ясно было, что не идеологии определяли перерождение. Во всех трех революциях перерождение шло по пути захвата власти техническим аппаратом, «слугами народа», соглашательства с врагом (сочетаясь с терроризмом по отношению к врагу и «неверномыслящим»), Каутский в «Сущности христианства», по-моему, очень тонко проанализировал трагедию христианства. Но конец у него «забавен». Христиане переродились, т. к. в самом христианстве заложено зерно поражения — соглашательство. А социал-демократы-де победят, т. к. в их теории, марксизме, нет соглашательства. Увы, социал-демократы повторили христианскую трагедию как по части соглашательства (участие в империалистических войнах и т. д.), так и на пути бескомпромиссности, нетерпимости, и получили свою инквизицию. Общим является оязычивание, национализация, мифологизация идеологии (и научное у Маркса, и этическое у Христа мифологизировалось).

Я прочел несколько работ об инквизиции. Аналогий так много, что они не могут быть случайными.

Одна деталь — сексуальные обвинения, пачкание ими противников при патологической сексуальности самих блюстителей чистоты — привлекла особое внимание, потому что я заинтересовался этим же в произведениях Кочетова и Шевцова.

Шевцов еще в 64-м году написал повесть «Тля» о «формалистах-космополитах». Но там сексуализации политической борьбы не было. Там были евреи, формалисты. В 69-м году вышли два его произведения — «Во имя отца и сына» и «Любовь и ненависть». Если у Кочетова бросалась любовь к слову «зад», фекалиям и эксгибиционисткам, то у Шевцова — фекалии, любопытство сплетенного характера и патологическая ненависть к евреям.

Появилось две пародии на Кочетова: «Чего же ты хохочешь?» и «Чего же ты кочет?». Авторы, 3. Паперный и Смирнов, отметили некоторые стороны патологии Кочетова.

Мне захотелось написать юмористический анализ фашизма Шевцова, используя фрейдистскую терминологию. Я думал сделать это за день-два.

Атмосфера в стране была удушливая, и хотелось посмеяться над идиотизмом врага.

Но как только я стал искать у Шевцова наиболее яркие места, то понял, что это серьезно. Классический психоанализ является адекватным его творчеству методом анализа.

Еще больше материала дал Кочетов. Кроме инфантильного интереса к половому акту и обнажающейся женщине, тут наличествует нарциссизм и вытекающие из него мания величия и мания преследования.

Вдруг обнаружился комплекс неполноценности фамилии: все, связанное с петухом (кочетом), — отрицательное.

*

И, конечно же, обмолвки. У Шевцова кандидат наук Арий Осафович из Одессы (т. е. жид) изучает «эмиграцию» рыб. Идея жида у Шевцова столь навязчива, что он выдал себя грамматической ошибкой. Но мне было не до подробного анализа.

21 декабря в «Правде» появилась статья о Сталине. Статья осторожная — есть большие заслуги, но… допустил ошибки.

В какой-то степени это было победой противников реабилитации Сталина. Ведь готовили почти полную реабилитацию.

22-го приехал из Харькова на кассационный суд по делу Алтуняна Саша Калиновский.

На суд нас не пустили: заседание суда закрытое.

Мы сидели с Сашей, слушали беседы адвокатов.

Вот вышел из комнаты заседания толстячок-адвокат из Крыма. Он сиял от победы. Его подопечный изнасиловал девушку. На первом суде прокурор потребовал 8 лет, благодаря адвокату удалось снизить до 6-ти. Адвокат добился второго суда, т. к. обнаружил ошибки в следственном деле. После доследования адвокату удалось доказать, что не было физических травм («а у нее все зажило, и по моему совету судье дали на лапу»), и суд снял еще 2 года. Теперь на кассационном суде адвокат доказывал, что насилия почти не было и что пострадавшая путается в показаниях. Суд дал 2 года.

— Вот подам выше и докажу, что ее осчастливили и теперь она довольна, что стала женщиной. Еще медали ему добьемся…

Все адвокаты весело рассмеялись шутке.

Вышел, наконец, Ария. Он добился в приговоре снятия фразы об особой опасности преступления и фразы об искажении выступления Аганбегяна. Но срок оставили тот же…

24 февраля 1970 настал суд над Бахтияровым. Я уже знал, кто какие давал показания.

Один — соученик Олега по школе. Имеет склонность к авантюрам. Милиция поймала его на чем-то и предложила стать осведомителем. Согласился. Стал агентом среди педерастов. Но молодой парень не может все вечера вертеться среди педерастов, чтобы самому им не стать. А потом завербовало ГБ (на суд его не пригласили). Был потом свидетелем у меня на суде, хотя я последний раз видел-то его лет за десять до этого.

Второй — тоже соученик. Спутанный психологически толстовец (на суде хотели доказать, что религиозным его сделал Олег). У него нашли множество фотопленок самиздата. Основное — две работы Джиласа, отрывок из Авторханова, «Истоки и смысл русской революции» Бердяева и «Дальневосточный заговор» Светланина.

Светланин описывает «заговор» героя гражданской войны Блюхера, свое участие в нем. Не надо даже знать материалов XX и XXII съездов, чтобы понять, что это фальшивка. Блюхер у Светланина говорит языком белого офицера.

Я Олегу советовал даже не прятать эту книгу. КГБ побоится говорить вслух о собственной фальшивке. Олег все же спрятал на всякий случай. Каково же было мое изумление, когда в журнале «Грани» я прочел вскоре хвастливую статью о том, как широко литература НТС распространяется в СССР! Дескать, в Киеве книгу нашего бывшего редактора Светланина «Дальневостойный заговор» обнаружили у Бахтиярова! Глупая фальшивка — на руку КГБ — выдается за заслугу НТС. Человека судят за их фальшивку, а им приятно: как мы активны, не даром тратим деньги! Читал я и программу, рассчитанную на розовых дурачков. Дал ее мне Красин, смеявшийся над нею. Однако сам стал НТСовцем, а затем предателем своих друзей.

Мне было удалось прорваться в зал, но подошел кагебист и вывел:

— Мест нет.

Девушка, знакомая Олега, указала на пустое место.

— Тебе не положено!..

Олег занял чисто оборонительную позицию, но провел ее безукоризненно.

О книгах сказал, что считал необходимым знать все из первоисточников, — нельзя отстаивать официальную идеологию, не зная противника.

Олег проводил политинформации на курсе. Комсорг рассказал, как блестящи были его выступления о текущих событиях. И никогда в них не было отклонений от официальной линии.

Прокурор ехидно, зло бросил:

— По-вашему, вы не сможете без Бахтирова проводить политинформации!?

— Не так хорошо, — простодушно ответил комсорг.

Все свидетели в один голос расхваливали Олега. Даже те, кто на следствии дал плохие показания, на суде, лицом к лицу с Олегом, постеснялись повторить их. Один из них, наговоривший множество ерунды на следствии, на суде сказал только, что Олег ругал бюрократизм.

— Отдельных бюрократов или строй как бюрократический?

Свидетель сказал, что «отдельных».

Только отец Н. говорил о толстовской пропаганде. Тогда сын не выдержал и сказал, что Олег, наоборот, критиковал Толстого.

Самым трудным для Олега был вопрос о программе, написанной его рукой (свидетель М. из Сибири передал