Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

находится в состоянии острого психоза. Должна признаться, что, придя на следующий день на работу, я испытала огромное облегчение, узнав, что Лидия находится под стражей. Конечно, ее срыв огорчил и встревожил меня, но то, что профессионалы сработали исключительно оперативно, а доктор Дабл-ю и его семья не пострадали, следовало считать хорошим исходом. Поскольку Лидия угрожала доктору Дабл-ю и раньше, вызванный психиатр-эксперт решил, что риск слишком велик и Лидию следует отправить в психиатрическую больницу со строгим режимом содержания, а не обратно в тюрьму по причине нарушения обязательств, связанных с условно-досрочным освобождением. По крайней мере, подумала я, в больнице у нее будет доступ к какому-то лечению. Впрочем, откровенно говоря, я не была уверена, что оно ей поможет.

Должна признаться, что чем больше я узнаю о людях, замеченных в таком правонарушении, как навязчивое преследование, тем больше меня поражает устойчивый характер их одержимости, неподъемность, если можно так выразиться, этого «валуна», давящего на их сознание. Люди, подобные Лидии, живут в некой придуманной ими самими параллельной реальности, где они сражаются за нечто, чего никогда на самом деле не имели. Я все чаще думаю о них как страдающих «психологической глухотой», потому что они не в состоянии услышать адресованное им «нет». Простой, понятный любому человеку язык – например, такие фразы, как «я женат, поэтому мы с вами никогда не будем вместе» или «я не хочу, чтобы вы даже приближались ко мне», – они не воспринимают. Они просто не слышат этих слов и потому игнорируют их.

Я подумала, что Лидия может блуждать в своих иллюзиях сколь угодно долго – они служили ей защитой от стресса и горя, вызванных совершенно другими, реальными причинами и обстоятельствами. Увы, я сомневалась в том, что она сможет благодаря лечению трезво взглянуть на свои действия – как и в том, что она сможет принять очевидное: ее покойный отец никогда не извинится перед дочерью за то, что он с ней сделал. Если бы Лидия когда-либо смогла осознать все последствия того, что она натворила, а также то, как это повлияет на ее будущие жизненные перспективы, у нее вполне могли бы возникнуть суицидальные настроения. Как ни парадоксально это звучит, для нее было безопаснее оставаться в мире своих фантазий, где она была хорошо воспитанной и образованной женщиной, влиятельным профессионалом, дочерью «прекрасного человека». Женщиной, которой просто нужно было убедить мир в том, что она права, а все остальные – нет.

Как и у меня, у читателя история Лидии, вероятно, вызовет душевную боль. Мое недолгое знакомство с ней состоялось более десяти лет назад. Вполне вероятно, что она до сих пор остается в психиатрической больнице строгого режима и продолжает писать какие-то бумаги и рисовать цветные диаграммы, погруженная в реализацию некоего тайного плана, который теперь уже превратился в ее жизнь.

Шэрон

– Спасибо, что пришли повидаться со мной. Я могу называть вас Шэрон?

Молодая женщина ничего не ответила и даже не оторвала взгляд от своего мобильного телефона.

– Что ж, как угодно.

Я уже испытала к сидящей передо мной особе целую смесь чувств – сострадания, печали и раздражения. Ей было девятнадцать лет. Это тот самый пороговый возраст, когда девушки становятся взрослыми женщинами, – и ей грозило лишение родительских прав по отношению к маленькому сыну.

– Для начала я бы хотела объяснить, как мы… Шэрон!

Я была вынуждена обращаться к макушке собеседницы с неровным зигзагообразным пробором, обнажавшим бледную кожу под светлыми крашеными волосами с темными, успевшими отрасти корнями.

– Понимаю, вам, возможно, нелегко это сделать, – продолжила я, – но не могли бы вы отложить телефон, чтобы я получила возможность объяснить вам, что мы должны сделать вместе?

Наша встреча проходила в одном из помещений местного клуба для проведения культурных и общественных мероприятий. Комнату, в которой мы находились, я обычно использовала для контактов с людьми, замешанными в проблемах судебно-медицинского характера, – время от времени я занималась их решением. Другие психотерапевты тоже пользовались этой комнатой, так что интерьер ее был стандартным и довольно уютным – удобные кресла, пара небольших столиков с лампами и неизбежная коробка с салфетками. На стенах, оклеенных бледно-зелеными обоями, висело несколько картин в анодированных рамках. Напротив моего стула на стене располагались часы, которые точно показывали время, – в отличие от большинства часов в учреждениях Национальной службы здравоохранения. Покинув Бродмурскую больницу в 2013 году, я продолжала работать в качестве психиатра-эксперта, давая консультации группам врачей, работающих в женских тюрьмах, в том числе в службах условно-досрочного освобождения – об этом я уже упоминала. Но при этом я всегда старалась найти время для подготовки психиатрических заключений для суда по семейным делам, особенно когда речь шла о защите детей в ситуациях семейных конфликтов. Меня попросили осмотреть Шэрон и оценить ее состояние, и она пошла на это с явной неохотой. Ее лунообразное лицо, обрамленное жидкими светло-рыжими волосами, стало хмурым.

– Сколько времени это займет? – угрюмо поинтересовалась она низким голосом, в котором явственно прозвучала враждебная интонация. Затем преувеличенно глубоко вдохнула, но все же – к моей радости – отложила в сторону телефон. Мне тоже захотелось вздохнуть.

Ситуация в самом деле была серьезной. Томас, тринадцатимесячный сын Шэрон, заболел каким-то таинственным недугом, который никто не мог диагностировать и даже приблизительно понять, что это может быть. Шэрон не желала как-либо сотрудничать с медиками-профессионалами, чтобы решить проблему, и вместо этого почему-то жаловалась, что, мол, это они во всем виноваты. Она становилась все более агрессивной и неконструктивной, и наконец у работников социальных служб возникли опасения, что Шэрон просто не сможет должным образом ухаживать за Томасом. Они обратились в суд за ордером об опеке, чтобы временно взять на себя заботу о Томасе. Суд по семейным вопросам вынес решение о необходимости психиатрического освидетельствования Шэрон, чтобы понять, можно ли будет со временем снова вверить ребенка заботам матери, не подвергая его опасности. В отличие от уголовных судов, суды по семейным делам в подобных ситуациях не ждут доказательств того, что совершено или может быть совершено преступление. Для них главное – обеспечить безопасность ребенка. Так что можно сказать, что, когда речь идет о защите малолетних граждан, государство действует быстро.

Я хотела сформулировать Шэрон нашу с ней задачу и подчеркнуть, что я пришла не для того, чтобы принимать какие-то решения и выступать на чьей-либо стороне.

– Моя работа – быть нейтральной, способствовать тому, чтобы суд мог взглянуть на ситуацию вашими глаза…

Шэрон не дала мне договорить.

– Знаете, – заявила она, – я не хочу здесь находиться. Я хорошая мать, что бы