Жан-Пьер Неродо - Август

В течение следующих нескольких лет он три раза подряд отклонил предложение занять должность цензора. В «Деяниях» (VI) он комментирует это так:

«В консульство Марка Винуция и Квинта Лукреция (19 г. до н. э.), в консульство Публия и Гнея Лентулов (18 г. до н. э.), наконец, в консульство Павла Фабия Максима и Квинта Туберона (11 г. до н. э.) вопреки единодушному решению сената и Народа наделить меня самыми широкими полномочиями, чтобы я единолично отвечал за надзор над нравственностью и законностью, я не захотел принять эту магистратуру в нарушение традиции предков. Действия, которых ждал от меня сенат, я предпринял исходя из моей власти трибуна».

Подобная щепетильность не может не удивить в человеке, на протяжении долгих лет привыкшем манипулировать государственными институтами, созданными предками, и откровенно попирать основополагающие законы прежней республики, согласно которым смена высших магистратов происходила ежегодно, а повторное избрание допускалось лишь при соблюдении ряда строгих условий. И разве не цинизмом выглядит его отказ от цензуры на фоне согласия, данного в том же 19 году, принять пожизненный консульский империй? Но он действительно не нуждался в новой должности, потому что отнюдь не ставил своей целью собрать «коллекцию» титулов и званий. Подобно тому, как он не терпел пустого многословия в речи, не выносил он и лишних титулов. Он согласился взять на себя ответственность за снабжение Рима продовольствием, но отказался от пожизненной цензуры, предпочитая ограничиться участием в отдельных мероприятиях, например в проведении переписи населения.

Таким образом, мощь принципата покоилась на трех столпах, унаследованных от республики: всемогуществе трибуна, империи и авторитете. Разница заключалась в том, что все эти полномочия впервые оказались сосредоточены в руках одного человека.

Принцепс как личность

Вместе с тем очевидно, что одним из средств укрепления своего авторитета Август избрал умелую игру на сочетании вещей на первый взгляд взаимоисключающих. О нем никогда нельзя было с уверенностью сказать, где его истинное лицо, а где маска, когда он проявлял свою подлинную сущность, а когда действовал в рамках образа. Одним словом, когда он действительно был собой, а когда только казался собой. Выбор нужной линии поведения всегда диктовался конъюнктурой, и для его преемника главная трудность заключалась в том, чтобы продолжить его игру, постепенно освобождаясь от навязанных этой игрой правил. Наследнику Августа приходилось делать вид, что он по-прежнему только первый из равных, в то же время сознавая, что это первенство досталось ему отнюдь не в результате одних лишь его личных заслуг, а благодаря завещанию Августа. Правда, сам факт, что именно его Август избрал своим наследником, свидетельствовал и о его личных заслугах, и о благосклонности к нему судьбы. Очевидно, Ливия, лучше кого бы то ни было понимавшая своего мужа и лучше других, хотя и далеко не всегда, способная разобраться, когда он играл комедию, а когда проявлял свой истинный характер, старалась обучить Тиберия этой сложной игре и помочь ему в сложившейся беспрецедентной ситуации избрать единственно верную линию поведения.

Август и в самом деле в совершенстве владел искусством казаться «прозрачным», оставаясь непроницаемым. Он всегда был здесь, рядом, но в то же время был недосягаем. В Риме он, как и большая часть его семьи, жил на Палатине. Ядро, сложившееся в 40–39 годы и представлявшее собой его первоначальное жилище, постепенно обросло другими домами, приобретенными после побед при Навлохе и Акциуме. Каждый из этих домов соединялся с остальными, так что ни о какой уединенности его обитателям не приходилось и мечтать. Кроме принцепса с супругой здесь жило множество детей — не только внуки Августа Гай и Луций, навсегда переселившиеся к деду, но и, например, дети покоренных царей, которых отправляли в Рим в качестве заложников. Дети вырастали, но им на смену приходили другие — так, после изгнания обеих Юлий их дети тоже перебрались в дом Августа. Как и во всяком большом доме, здесь трудилась целая армия слуг-рабов, каждый из которых занимался своим делом: одни убирали комнаты, другие следили за бельем, третьи за посудой, четвертые готовили пищу, пятые обслуживали бани и так далее. Кроме слуг в доме жили и представители более благородных профессий: наставники молодых принцепсов, чтецы и чтицы, личные писцы Августа и Ливии. Если вспомнить, что в античности внутреннее пространство домов вовсе не отличалось большими размерами, легко себе представить, какая здесь с утра до ночи творилась толкотня.

Часть дома, открытая для публики, вообще никогда не пустовала. С раннего утра к Августу шли многочисленные посетители, спешившие засвидетельствовать ему свое почтение. Здесь же он принимал советников и друзей, здесь же беседовал с вольноотпущенниками, выполнявшими его поручения, и заслушивал их отчеты. Коротко говоря, за отказ открыто признать свое всемогущество и переселиться в дом, соответствующий масштабу его власти, Август расплачивался житейскими неудобствами и теснотой.

Многие из его приближенных устраивались с несравненно большим комфортом. Например, Меценат, владевший огромным домом на Эсквилине, — кстати сказать, к нему Август перебирался, когда болел. Поместье одного из советников последних лет принципата Саллюстия, расположенное на Пинционе, считалось едва ли не самым богатым в Риме. Оно досталось ему в наследство от историка Саллюстия, известного защитника традиционных римских ценностей, который приобрел его на средства, награбленные в пору службы в Африке.

Агриппе и Юлии принадлежал дом, расположенный на правом берегу Тибра. Нам этот дом хорошо известен под именем виллы Фарнезе, основой для которой он и послужил. До наших дней сохранились фрагменты живописи и великолепной фактуры орнаментов из искусственного мрамора, имеющие огромную ценность для истории древнеримского искусства[246]. Возможно, дом построил Агриппа, в качестве свадебного подарка преподнесший его Марцеллу и Юлии, а после смерти молодого человека получивший назад[247].

Эта вилла позволяет нам составить представление об обитавшей здесь супружеской паре как людях образованных, с тонким вкусом и максимально приближенных к верховной власти. В отличие от традиционных римских домов вилла имела не замкнутую конструкцию, а выходила в сад, по отлогому склону спускавшийся к Тибру. Потолки четырех из комнат виллы украшали росписи. Две картины изображали посвящение в мистерии Диониса, другие — пейзажи с фигурами людей и животных или мифологические сцены, например разговор Солнца с Фаэтоном, выпрашивающим разрешения прокатиться в солнечной колеснице. Но одной из картин виден бог Гермес, у египтян именовавшийся Тотом — проводник душ в царство мертвых. Его лицо кажется точной копией портрета Августа. В целом внутренний декор помещений, очевидно, производил впечатление святилища, одухотворенного как традиционной римской религией с ее Юпитером, Аполлоном, Меркурием и Церерой, так и мистицизмом восточных обрядов. Это яркий пример стремления Августа добиться слияния римской традиции с чувственным восточным мировосприятием.