Шуты Господа. История Франциска Ассизского и его товарищей - Брезгам Галинакс

купишь. Санта Клаус велел передать, что со временем подарит тебе новый камзол и куртку, а пока он начал с перчаток.

– Спасибо ему, – Ульрих еще раз поцеловал Аннету, застенчиво покосившись на детей.

– Папа, ну, доставай же следующий подарок! – нетерпеливо дернула его за рукав Лизетта.

– Сейчас, сейчас! – Ульрих засунул руку в чулок. – «Аннете». Это – нашей маме. На, разверни, что там?

– Какой чудесный гребень! – воскликнула Аннета. – Это из кости морского зверя, да? Говорят, что волосы от такого гребня делаются более густыми и пушистыми. На нем еще и узоры вырезаны. Дорогой гребень, а?

Ульрих взял следующий чулок.

– Чей же тут остался подарок? «Лизетте». Где Лизетта?

– Я здесь, папа. Ты, что, забыл? – раскрасневшаяся от досады и от того, что все уже получили свои подарки, а она еще нет, Лизетта нетерпеливо выхватила сверток из рук Ульриха.

– Ой, ой, поглядите, ребеночек! – закричала она. – Малюсенький, но как настоящий! И одежда на нем есть, и еще одежда тут лежит! Ой, какой замечательный ребеночек, и какая у него красивая одежда! А где он будет спать? Папа, ты сделаешь ему кроватку?

– Обязательно сделаю, моя птичка, – глаза Ульриха увлажнились.

– Дети, дети, послушайте меня! – хлопнула в ладони Аннета. – Оставьте на время свои подарки и прочтите папе то стихотворение, которое вы разучили. Кому я сказала? Успеете еще наиграться. Ну-ка, все встали рядышком и дружно – раз, два, три – читаем!

– «Младенец девою рожден, на благо нам родился», – нестройно начали декламировать дети.

– Дружнее, дружнее! Как мы учили, вспомните.

– «Хорош Младенец до того, что всюду в мире торжество», – детские голоса окрепли и слились в один хор:

Он всем спасение принес,

Господь наш Иисус Христос.

Он пострадать за нас готов.

Очистит нас он от грехов.

По всем приметам – это Он:

Беднее не сыскать пеелен.

В убогих этих яслях Тот,

Кто на себе весь мир несет.

Отныне наша радость – в Нем.

За пастухами в дом войдем!

Приносит счастье Он один,

Благословенный Божий сын.

Пою о Боге всеблагом,

О Божьем сыне дорогом.

Все войско райское поет,

Нам возвещая новый год.

Ульрих не смог сдержать слез, слушая, как дети восславляют Иисуса.

– Ты почему плачешь, папа? – спросила Лизетта.

– От счастья, милая, от счастья! А теперь давайте возьмемся за руки и все вместе еще разок прочитаем последние четыре строчки. Всей семьей, громко:

Пою о Боге всеблагом,

О Божьем сыне дорогом.

Все войско райское поет,

Нам возвещая новый год.

– Спасибо вам, милые мои, дорогие! – сказал растроганный до глубины души Ульрих. – Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я уверен, что сам Господь сейчас смотрит на нас и радуется.

* * *

В былые времена на Рождество устраивались театрализованные представления, и с утра до вечера по городу ходили процессии ряженых, изображающие всех главных героев праздника.

После утверждения новых порядков Городской Совет во главе с Ульрихом принял решение о запрещении представлений и шествий как несоответствующих нормам истинной веры. Для примера сослались на другие евангелические города, где подобные празднества уже были отменены.

Совет рекомендовал жителям города провести Рождество в благочестивой радости, в чтении Писания, в возвышенных беседах о миссии Спасителя, в просветленной молитве.

По примеру других городов с утра во все молельные дома и собрания верующих были направлены дополнительно проповедники. В частности, Ульрих, оставив свою семью утром, вернулся домой только к ужину, – охрипший, замерзший и невеселый. От усталости, накопившейся за последние дни, ему стало казаться, что горожане очень мало изменились к лучшему.

Аннета и дети наперебой болтали с ним за ужином. Они целый день просидели дома, ожидая Ульриха, и теперь хотели знать все, что происходило сегодня в городе. Ульрих отвечал нехотя, и они, почувствовав его настроение, насторожились и помрачнели.

Ульриху стало стыдно. Отодвинув тарелку, он встал из-за стола и с улыбкой сказал:

– Я видел, как многие мальчики и девочки шли сегодня с санками и коньками. Они шли кататься. А что если и нам пойти покататься на пруд у старой сторожевой башни?

– Кататься! Кататься! – завопили дети, запрыгали и захлопали в ладоши.

– Но уже стемнело, – с сомнением произнесла Аннета.

– Ничего. На улицах всюду горят факелы. По случаю праздника город весь освещен, – сказал Ульрих.

– Но эта башня. Там же… – Аннета не договорила, многозначительно глядя на мужа.

– Башня на острове, а мы будем кататься на пруду, – ответил Ульрих.

– Кататься! Кататься! Ну же, мама! Пошли кататься, ну что ты! – продолжали шуметь дети.

– Ладно, пойдемте, – сдалась Аннета. – Только одеваться теплее и не капризничать!

Когда они пришли на пруд, там никого не было, – дети и взрослые, приходившие сюда днем, уже разошлись по домам, – но на шестах, расставленных около катка, еще не погасли факелы, а на горке над прудом, то разгораясь, то затухая, горели и трещали в костре огромные бревна.

Вокруг расчищенного льда на сугробах валялись обрывки веревочек, которыми привязывали коньки к башмакам; на горке были разбросаны обломки от бочки, неудачно заменившей кому-то санки, и сиротливо лежала потерянная детская варежка.

Жану не терпелось показать, как он хорошо катается: спустившись к катку, он быстро приладил коньки и поехал по льду.

– Смотрите, как я умею! – прокричал он и развернулся на всем ходу так, что коньки зажужжали, и веер снежной пыли поднялся из-под них.

– Отлично! – отозвался Ульрих, а Франсуа обиженно протянул:

– А у меня нет коньков…

– Ничего, и тебе купят, и ты научишься, – успокоила его Лизетта. – И я научусь, – правда, папа?

– Конечно, научишься. Садитесь на санки, а я вас подтолкну, – сказал Ульрих.

– Тут высоко. Может быть, они покатаются там где пониже? – тревожно спросила Аннета.

– Нет, нет, мы здесь съедем! Папа, скажи, что мы здесь съедем! – заголосили Франсуа и Лизетта.

– Ничего. Пусть съедут, – улыбнулся Ульрих.

– Ну, давайте, спускайтесь, чего вы встали? – крикнул Жан.

– Сейчас, сейчас! – Франсуа уселся на санки, спереди примостилась Лизетта, и Ульрих подтолкнул их:

– Поехали!

Дети замерли: стоило санкам сдвинуться с места, как горка, выглядевшая не очень высокой, сразу увеличилась в размерах. По укатанному снегу санки понеслись в пропасть; дыхание перехватило, и нельзя было даже закричать. Самый жуткий миг настал на середине склона, когда скорость возросла невероятно, а до основания горки было еще очень далеко.

Но вот санки, замедляя ход, поехали по ровной