Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

"Трешер" затонул на глубине почти два с половиной километра...

Невольно вспоминается мое первое глубоководное погружение. И было оно вовсе не рекордное, а обычное, плановое...

Все в тот день казалось особенным. Даже чайки кружили над нашей лодкой как-то странно - обрывая полет над нашей рубкой, взмывая круто вверх...

Протяжный клекот ревуна. Вышли в точку глубоководного погружения. Тревога!

Спешу в центральный пост.

Командир опускает толстенную крышку люка, раскрашенную, как штаны арлекина, на две половинки - синюю и желтую. Последние солнечные блики ещё скользят по трубе шахты. Все. Тяжелая литая крышка легла на комингс, обрубив солнечные лучи.

С коротким хриплым ревом врывается в цистерны вода.

Командир нажимает тумблер на пульте громкой связи:

- Вниманию экипажа. Еще раз напоминаю об особой бдительности несения вахт. Погружаемся на предельную глубину. Слушать в отсеках!

Слушать, не шипит ли где просачивающаяся вода, не каплет ли из сальников... Остановлены все шумящие и ненужные сию минуту механизмы, батарейные и отсечные вентиляторы.

Лодка уходит к предельной отметке не сразу, а как бы по ступеням, выжидая на каждой некоторое время, чтобы в отсеках могли осмотреться.

- Погружаемся на двести пятьдесят метров! - объявляет командир. Открыть двери во всех помещениях!

Деревянные двери кают и рубок должны быть раскрыты, иначе из-за обжатия корпуса на большой глубине их выдавит из косяков. Чтобы продемонстрировать молодым матросам, как действует сила обжатия, доктор натянул поперек жилого отсека нить: когда лодка пойдет на всплытие, стальные бока её слегка разойдутся после деформации и разорвут нить.

Новички с робостью поглядывают на отсечные глубиномеры, стрелки которых ушли столь непривычно далеко. И стылая тишина, кажется, давит на уши с каждым метром погружения все сильнее и сильнее. Только поскрипывает корабельное дерево, потрескивает металл да изредка раздается голос вахтенного в динамике: "Центральный, отсек осмотрен, замечаний нет!"...

Командир не отрывает взгляда от шкалы эхолота. После глубиномеров сейчас это самый важный прибор. Огненный высверк методично отбивает расстояние до грунта, до дна каньона: 70 метров, 60, 50... Вдруг выскакивает отметка на цифре 20. Что это?! Сбой эхолота? Вершина подводной горы? Провал в слой с меньшей соленостью?.. Но эхолот холят надежные руки мичмана Прилуцкого, мастера военного дела. Стрелка глубиномера движется по-прежнему плавно. Значит, выступ донного рельефа. На оценку ситуации у командира уходят мгновения, и следующие секунды подтверждают догадку: под килем проплыла вершина не помеченной на карте возвышенности.

Палуба-пол отсека слегка уходит из-под ног с уклоном вперед, в нос: подводная лодка продолжает погружение. Стрелка глубиномера подбирается наконец к той предельной отметке, за которой шкала заклеена черной бумагой. На такую глубину подводный корабль может забросить лишь крайняя нужда. Но теперь командир будет знать: в погоне за военным счастьем он может смело уходить сюда, на грань небытия; его не подведут ни прочный корпус, ни люди в отсеках...

На предельной глубине лодка движется, как канатоходец по проволоке.

Я вглядываюсь в такие знакомые лица... Они все в тех же ракурсах, все так же падают на них блики и тени, как год и два тому назад. Просто каждый стоит на штатном своем месте. Симбирцев застыл у пульта связи с отсеками, покусывая острый ус. Буйного и шумного, не часто увидишь его таким сосредоточенным...

Командир впился в эхолот. Сейчас он анти-Антей. Если сын Геи в трудную минуту стремился коснуться земли, то командир больше всего боится касания грунта. Коснешься грунта - навигационное происшествие - "дробь" академии. Отстранят от поступления в этом году, в следующем будет поздно не позволит возрастной ценз. Прощай адмиральские звезды...

Вход в штурманскую рубку загромоздила могучая спина Феди-помощника. Накануне похода он женился на красивой рижанке и теперь слушает по ночам в каюте её голос, записанный на добрую дюжину компакт-кассет. Он все грозится заменить пайковое сухое вино в кают-компании на черный рижский бальзам. Но это случится, видимо, только тогда, когда придет радиограмма: у лейтенанта Руднева - сын!

В глубине среднего прохода присел на аварийный брус инженер-механик Мартопляс. Тропические шорты не закрывают синяки и следы ожогов на его ногах - результат возни с тяжелым и раскаленным железом. В руках у него логарифмическая линейка, которой иные в такие минуты заменяют четки...

"Меня питают достоинства моих товарищей, достоинства, о которых они и сами не ведают, и не из скромности, а просто потому, что им на это наплевать". Эти слова сказал Сент-Экзюпери, чей самолет упал в море, глубину которого мы взрываем своими винтами.

Петушиный вопль вызывного сигнала. Симбирцев щелкнул тумблером первого отсека, и в ту же секунду в тишь центрального ворвался рев, вой, скрежет. Затем срывающийся голос Симакова:

- ...ный! Пробоина в районе ...дцатого шпангоу...

Шипенье. Грохот.

Взгляд на глубиномер. Рогатая стрелка черна и беспощадна.

- Боцман, рули на всплытие! Электромоторы - полный вперед! Пузырь в нос!!!

Командир вскочил с кресла. Механик, не теряя времени на команды, бросился к воздушным колонкам и сам рванул вентиль.

Как странно кружили чайки над рубкой... Конец?

...Наш бог - ГОН и ЛОХ...

Симбирцев хладнокровно запрашивает отсек:

- Первый! Доложите, где пробоина! Откуда пробоина? На такой глубине?..

- Центральный... - голос Симакова тонет в реве. - Ничего не видно... Туман... Похоже, из палубы бьет.

- Обесточьте отсек!

Пробоина снизу - это лучший тип пробоины. Самое меньшее зло... Под подволоком будет воздушная подушка.

Стрелка глубиномера замерла в томительном раздумье: куда ползти - за черную бумагу или в обратную сторону, вверх, к спасительному, круглому, полному жизни нулю? Вот они, весы Судьбы.

Нужны секунды, чтобы моторы набрали полную мощность, чтобы лодка разогналась до той скорости, когда под крыльями рулей, под корпусом оживет гидродинамическая подъемная сила.

И - раз, и - два, и - три... Дифферент на нос растет. Нос тяжелеет. Пузырек в стеклянной дуге уходит все дальше и дальше от вершины.

Что там в первом? Струя, врывающаяся под большим давлением, распыляется, и отсек сразу заволакивает туманом... Какое сейчас лицо у Симакова? Совершенно не могу представить его улыбчивую, насмешливую физию испуганной, озадаченной - даже в такую минуту.

- Симаков! - осеняет вдруг Симбирцева. - Проверь, не вырвало ли футшток дифферентной цистерны!

Эта догадка стоит многого... А главное, тех секунд, которые решают: быть или не быть.