Валерий Фрид - 58 1/2 : Записки лагерного придурка

Свет был примерным службистом — видимо, армейская выучка сказывалась. Никаких потачек работягам он не давал, за что его сильно не любили. Даже написали донос куму: мол, японцы забросили в Минлаг Святослава Михайлова с тем, чтоб он изводил русских людей. Дословно так.

Мы с Юликом упомянули об этом в стихотворном приветствии ко дню рождения Света:

Его японки целовали,Его микадо наградил —И все биндюжники вставали,Когда в пивную он входил.Был, говорят, проходчик где-то,Шипел на Света, паразит!..Восстал он против мнений СветаОдин, как прежде — и убит.Лишь мы, коллеги Святослава,Отдел Зарплаты и Труда,Владеть землей имеем право,А паразиты — никогда!..

Шутки шутками, но вот теперь, в ответ на просьбу облегчить участь моих подопечных, Свет заявил, что поблажек он никому не делает.

— Ты знаешь мои принципы! — гордо сказал он. На что я ему ответил:

— А ты знаешь, что у меня принципов нет. Не сделаешь — скажу Полине, что ты берешь взятки.

Полина была вольная нормировщица, очень славная. С ней у Света намечался роман. Он возмутился:

— Я же не беру!

— Я-то это знаю, а она нет. Она мне поверит.

— Черт с тобой, — пробормотал принципиальный Михайлов и дал мне липовую норму.

Заработки у моих работяг за три месяца выросли в два, а у кого и в три раза. Они меня на руках готовы были носить — особенно начальник участка Зуев.

Здесь самое время сказать поподробнее о первых двух благодетелях: Шварце и Джавришвили.

Котэ был человеком разносторонних дарований. Геолог и альпинист, он — не в Инте, а в Тбилиси — побывал даже завлитом драм-театра. Был доброжелателен, интеллигентен, хорошо и необидно острил. «Индивидуальную кухню» — плиту под открытым небом, где зеки могли сготовить себе что-нибудь из присланных родными продуктов, называл «инди-минди»: это такие грузинские частушки. А когда незадолго до его смерти мы с Котэ обедали в тбилисском ресторанчике, официанта Георгия он немедленно нарек Георгием Обедоносцем…

На шахте он познакомил нас со старым грузинским меньшевиком, эмигрантом Схиртладзе. Того чекисты привезли из Ирана, когда там стояли наши войска — году в сорок четвертом. Заманили в машину, оглушили и, переодев в солдатскую гимнастерку, обмотали голову окровавленным бинтом. Под видом раненного во время учений бойца беднягу провезли мимо иранских пограничников. Я вспомнил эту историю, когда писался сценарий «Затерянного в Сибири». Как и герой нашего фильма, Схиртладзе вышел на волю. Окончил он свои дни в родном городе.

Что касается начальника плановой части Михаила Александровича Шварца, то это случай нетривиальный. Он приехал на Инту по распределению, окончив ленинградский горный институт. Худенький, с оттопыренными и розовыми как у крольчонка ушами, он прошел соответствующий инструктаж: в особом отделе ему объяснили, с каким контингентом ему придется иметь дело на шахте. Предатели, каратели, шпионы, террористы…

Первые дни он ходил по шахткомбинату, опасливо оглядываясь. Но ему двух недель хватило, чтобы сообразить, что к чему. Мы подружились с ним еще в бытность зеками — правда, звали по имени-отчеству, а он нас — Юлик и Валерик. Впоследствии он стал Мишкой, а мы остались Юликом и Валериком. Мы дружим и по сей день.

Шварц был истово верующим коммунистом, его даже сделали секретарем парткома. Начальство пожалело об этом очень скоро: молодой секретарь наивно полагал, что его задача — защищать интересы рабочих, а не шахтной администрации. Попытались, по указанию сверху, «переизбрать» его, но не тут то было: вольные работяги не дали Шварца в обиду. Невероятно, но факт.

Коммунистические убеждения не мешали Михаилу Александровичу относиться к Сталину, мягко говоря, критически. И в 1953 году, когда появились первые сообщения о тяжелой болезни товарища Сталина, Шварц, как и мы, с надеждой поглядывая на репродуктор, ждал очередного бюллетеня. Врачей среди нас не было, никто не объяснил, что «дыхание Чейн-Стокса» — это предсмертные хрипы, но и так ясно, что дело идет к счастливому концу.

5-го марта я работал в ночную смену. Из шахты выехал пораньше — чтобы успеть к первому утреннему выпуску последних известий. Прибежал в диспетчерскую, подождал немного и наконец услышал скорбный голос Левитана:

— От Центрального… (глубокий вздох: «Х-х-х-х…») Комитета…

— Всё, — сказали мы с дежурным диспетчером в один голос.

По такому поводу следовало выпить, но как на грех спиртного не было.

Отметили это событие всухую. Вчетвером — Свет, Ярослав Васильевич, Юлик и я — купили в лагерном ларьке кило конфет «Ассорти» и съели за один присест. Такой устроили себе детский праздник.

Радовались в зоне далеко не все — боялись, не стало бы хуже. Под репродуктором в бараке сидел молодой еврей — по-моему, тот самый, что попал «за разжигание межнациональной розни» — и плакал крупными коровьими слезами. Да что говорить: и моя мать в этот день плакала…

Что такое умный человек? Едва состоялась передача власти новым правителям, Смеляков сказал:

— Знаете, кого они погонят первым делом?

— Кагановича? — услужливо подсказали мы с Юликом.

— Да нет же! Берию.

Мы усомнились: Берия как бы помазал на царство Хрущева и Булганина, явно оставаясь — хоть и позади трона — первым лицом в государстве.

— Говорю вам — Берию! — настаивал Ярослав, — Как вы не понимаете? Не станут они больше терпеть этот грузинский акцент. Столько лет тряслись!

И ведь оказался прав. Мы могли бы и не спорить — знали о его пророческом даре. Еще раньше, на Лубянке, у него был такой разговор со следователем-евреем. Тот орал на него, требуя показаний:

— Перестаньте упираться! Будете еще три года здесь сидеть!

— Я-то может и посижу. Но вас здесь уже не будет.

— Почему это?

— А это вы у них спросите. — Смеляков кивнул на двух русских следователей. Те понимающе усмехнулись: начинались гонения на «космополитов», в том числе на «пробравшихся в органы». Погнали таки и смеляковского космополита.

Было это в 49 году. А в 53-м, после смерти главного гонителя, начался откат — выпустили, например, «убийц в белых халатах».

Шварц рассказывал: у него в плановой части работала женщина-экономист. Впоследствии она оказалась сумасшедшей — но политическую ситуацию улавливала чутко. Когда кремлевских врачей посадили, эта дама написала донос: она слышала, как з/к Файнер и з/к Штерн о чем-то договаривались по-еврейски. Повторялись слова «зумпф» и «взрыв» — видимо, евреи готовили диверсию. А когда врачей выпустили и пожурили по радио посадившую их Лидию Тимашук, шварцевская сотрудница прибежала в плановый отдел и крикнула: