Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

Картер привлек к беседе многочисленных официальных лиц и экспертов, поэтому переговоры проходили в так называемом зале заседаний правительства, примыкающем к Овальному кабинету. Едва мы зашли в это довольно просторное помещение, как открылась одна из боковых дверей и появилась пожилая, хорошо выглядящая, одетая в брючный костюм женщина. Президент встал и, улыбнувшись своей известной, несколько застенчивой улыбкой, произнес:

— Господин Громыко, прежде чем мы начнем, хотел бы представить вам мою маму. Она очень хотела познакомиться с таким известным человеком, как вы. И я не мог ей в этом отказать.

Никто из нас не был готов к столь неожиданной встрече, но Громыко немедленно поднялся, приветливо улыбнулся и воскликнул:

— Как, это ваша мама?

Картер обнял ее за плечи и подтвердил:

— Да.

Громыко сказал, обращаясь к матери президента, что ему очень приятно с ней познакомиться, что он читал о ней в прессе и знает, в частности, о том, что она была волонтером Корпуса мира (американской организации, которая посылает своих членов в слаборазвитые страны для оказания им помощи). Замечу, кстати, что у нас к деятельности Корпуса мира тогда было отрицательное отношение, так как ее истолковывали не иначе как проявление неоколониализма.

Мать Картера, с весьма заметным акцентом жительницы южных штатов, ответила, что она тоже счастлива познакомиться с Громыко, а потом неожиданно добавила:

— Не буду вам мешать. Но вы, господин Громыко, не обижайте моего сладкого мальчика.

Громыко шутливо парировал:

— Я? Вашего сына? Знаете, это, наоборот, он меня иногда пытается обидеть.

На что госпожа Картер отреагировала категоричным тоном:

— Ну, в это я никогда не поверю. Джимми очень, очень хороший мальчик…

Гамбургер по-президентски

В один из последующих своих приездов в Соединенные Штаты Громыко вновь встретился с Картером, на этот раз не рано утром. Участников встречи было немного, и она проходила уже в Овальном кабинете. Как это часто бывает, беседа затянулась, вышла за рамки намеченного заранее круга вопросов. Были какие-то разногласия по гуманитарной тематике, но в целом все протекало мирно и доброжелательно. Пресса прессой, идеология идеологией, а беседы на таком уровне должны проходить конструктивно. И очень важно, чтобы диалог велся в нормальной обстановке. Как бы ни бесновались наши и американские идеологи, что бы ни трубили о конфронтации газеты, дела должны идти. И они шли. Может быть, не так быстро и успешно, как хотелось бы, но продвигались. Конечно, Громыко иногда выдавал президенту или госсекретарю что-нибудь зубодробительное относительно политики Соединенных Штатов и те отвечали тем же относительно советской, но на личности никто никогда не переходил.

К концу беседы между Громыко и Картером я уже начал предвкушать предстоящий завтрак в нашем гостеприимнейшем и хлебосольном посольстве. Иностранцев на завтраке не должно было быть, поэтому предполагалось, что обстановка будет неформальная. Можно пообщаться со старыми друзьями и коллегами, расслабиться, пошутить, выпить по рюмке.

Беседа закончилась, все вышли на террасу перед Овальным кабинетом и начали прощаться, как вдруг Картер, посмотрев на часы, обратился к Андрею Андреевичу:

— Господин министр, время-то подходит к часу дня. Время ланча. Надо же где-то поесть. Давайте поднимемся на второй этаж и позавтракаем вместе — вы и я.

К этому никто не был готов. Наверняка мысль пригласить Громыко на ланч пришла Картеру внезапно. Андрей Андреевич приглашение принял, но, повернувшись к стоящему рядом Добрынину, попросил его передать Картеру, что он, Громыко, чувствовал бы себя спокойнее, если бы рядом был его переводчик.

— Ну, разумеется, — ответил президент, — еды на всех хватит.

Мои надежды на завтрак в посольстве с друзьями рухнули.

Пока шел этот разговор, я, подойдя к стоявшему чуть поодаль моему американскому коллеге Биллу Краймеру, как бы из солидарности сказал, что, наверное, и ему в таком случае следовало бы присоединиться.

Билл почтительно поинтересовался у президента, не понадобится ли и он на ланче? На что Картер белозубо улыбнулся и ответил:

— Нет, спасибо. Уверен, что Виктор один справится.

Делать было нечего. Работа есть работа. Картер жестом пригласил нас вернуться в дом и подняться на второй этаж в его личные апартаменты.

Заходим в семейную гостиную, за открытой дверью, в столовой, накрыт небольшой обеденный стол. Открывается еще одна дверь, и, переступая босыми ножками, входит мальчик, не старше двух лет, в сопровождении симпатичной чернокожей няни. Картер, расплывшись в улыбке, говорит:

— А это мой внук — Джеймс Картер.

Громыко, у которого тоже были внуки, заулыбался и, указывая на мальчика, переспросил:

— Тоже Джимми?

— Нет. Джимми — это я. А он — Джеймс.

Потом, когда малыша увели, Картер предложил нам перед ланчем что-нибудь выпить. Громыко немного замешкался и, как обычно, спросил у меня:

— Суходрев, как вы думаете, что именно?

— Ну, если мы в Америке, Андрей Андреевич, то, видимо, виски с содовой.

— Вы, наверное, правы, Суходрев. — И Громыко уже по-английски говорит президенту: — Может быть, виски с содовой?

— А вы, Виктор? — спрашивает меня Картер.

— Учитывая, что я посоветовал министру виски, то уж точно буду пить то же самое.

Громыко шепнул мне:

— Суходрев, а где-нибудь руки помыть можно?

Я переадресовал вопрос Картеру. Он показал, куда надо пройти. Громыко ушел.

Принесли напитки. Я взял свой стакан, Картер — свой, а виски для Громыко поставили на столик.

И тут я спросил Картера:

— Господин президент, а что же это везде пишут, будто у вас, в Белом доме, и выпить-то ничего крепкого нельзя?

Надо сказать, что Картер всем своим обликом и поведением располагал к разговору без особых церемоний. Даже у людей намного ниже его рангом он не вызывал никакой боязни или трепета, перед ним ни у кого не возникало желания вытянуться в струнку.

Картер улыбнулся на мой вопрос:

— Ну нет, это преувеличение. На самом деле я и сам не прочь после работы выпить немного виски.

В это время вернулся Громыко. Я тоже попросил разрешения удалиться. Когда я снова присоединился к ним, сам хозяин ненадолго покинул нас.

Громыко спросил меня:

— Как вы полагаете, он этот завтрак специально задумал? Может, он хочет какой-то вопрос поставить? Опять про эти права?

— Я так не считаю, Андрей Андреевич. Картер, видимо, придумал этот завтрак на ходу.