Валентин Аккуратов - Лед и пепел

Быстро одевшись, Кекушев и Наместников вышли, следом за лейтенантом, забрав свои чемоданы и автоматы.

Мы сидели молча, не решаясь взглянуть друг другу в глаза. Я чувствовал, как остро переживал сегодняшнюю ситуацию Орлов. Он никогда не опаздывал, и, был самым исполнительным и безукоризненным летчиком. Когда штурмовали Северный полюс и высаживали на дрейфующий лед папанинцев, он был вторым пилотом. у Василия Сергеевича Молокова. В 1938 году, когда льды затерли, ледоколы «Седов», «Сибиряков» и «Малыгин» и их понесло. в высокие широты, где им. грозила гибель, он был командиром четырехмоторного самолета и спасал экипажи этих кораблей Потом летал на ледовой разведке, самой сумасшедшей работе в авиации. Кавалер ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени еще до войны — а это далеко не частые награды в то время. Товарищи любили его за честность, скромность и душевную прямоту. Но в личной, жизни ему не повезло. Семья распалась, и он тяжело переживал эту драму. Оставшись один, он, всю свою любовь перенес на холодную, загадочную Арктику, годами не покидал, ее бескрайних просторов.

Вскочив с парты, он широкими шагам заходил по классу. Легкий скрип двери и мелодичный; голосок приостановили его движение:

— Я опоздала! Простите, но трамваи стояли, какая–то авария!

— Ничего, у нас еще есть время. Лишь бы поймать попутную машину, — обрадованно ответил Орлов.

На улице было морозно и непривычно людно от нахлынувших сюда московских учреждений. Суровые, озабоченные лица и редкие улыбки. Все куда–то спешили, заполнив не только узкие тротуары, но и заснеженную мостовую. Из заиндевевших тарелок репродукторов, подвешенных к телеграфным столбам, лилась бравурная музыка Дунаевского и, казалось, не было так холодно, как показывал ртутный столбик термометра у Главного почтамта, остановившийся у цифры тридцать.

По ухабистой, оледенелой мостовой непрерывным потоком шли «эмки», ЗИСы и колонны грузовых машин, а ближе к тротуарам вереница гужевого транспорта — телеги на колесах и сани–розвальни. Пахло бензином, сеном и парным духом лошадиного пота.

Орлов, в расстегнутой оленьей куртке со «шмайссером» на шее, остановил «эмку». Рядом с водителем–сержантом сидел грузный майор с интендантскими знаками различия. Он что–то стал говорить Орлову. По мере разговора недовольное лицо майора светлело. Юра махнул нам рукой, и мы втиснулись в машину, которая, на наше счастье, шла на аэродром Майор, развернувшись к нам, заговорил:

— Рад оказать услугу прославленным полярникам. До войны много о вас читал. Вот жаль, земли Гарриса вы не нашли, но она есть, есть! Я верю в нее и уверен, после войны вы ее найдете!

Переглянувшись, мы незаметно улыбнулись.

— Почему вы так уверены, что земля Гарриса существует? — спросил я.

— А куда же она денется? Гаррис — серьезный ученый, он не мог ошибиться в своих расчетах! У нас в части был ваш летчик, Герой Советского Союза Маврикий Трофимович Слепнев, читал нам лекцию о завоевании Северного полюса и «полюса недоступности» Так знаете — объявили воздушную тревогу, никто в бомбоубежище не ушел! Прослушали до конца, да еще вопросы более часа задавали.

— Слепнев челюскинцев спасал А еще раньше нашел погибшего американского летчика Бена Эйельсена и его бортмеханика Тома Бортланда и отвез их тела в Фербенкс на Аляску, — ответил Орлов.

— А вы были на полюсе?

— Были, оба были. Папанинцев высаживали. Машина еле плелась в хвосте общего потока. Гололед создавал пробки, приходилось часто останавливаться, водители переругивались, но помогали друг другу, когда тот или иной автомобиль выбрасывало в заснеженный кювет

Только в десять мы прибыли на аэродром. Поблагодарив майора, мы попрощались с ним и поторопились на командный пункт. И вдруг, как гром среди ясного неба. Мы опоздали! Москва уже не могла принять наш самолет. И это в то время, когда в Кремле уже готовились к встрече дипломатов. Но за тот час, на который мы опоздали, погода резко изменилась и рисковать жизнью членов дипломатической миссии было нельзя.

В школу вернулись поздно. Дважды пересаживались с машины на машину. На душе было погано от чувства, что вылет, судя по всему очень важный, сорвали мы сами. Расплата не страшила: штрафбат — это все же фронт, но невыполненное задание больно било по самолюбию.

На следующее утро тяжелые шаги по коридору и резкий стук в дверь насторожил нас. Вошел Хмельницкий и с ним два лейтенанта с автоматами в руках. Мы невольно встали, Кекушев толкнул меня в бок, проговорил:

— Действие второе, картина первая! Арест! — Сухо ответив на наше приветствие, Хмельницкий отчеканил:

— По личному распоряжению товарища Сталина, за срыв полета с дипломатами союзников объявить: командиру самолета капитану Орлову десять суток ареста на гауптвахте, штурману первого класса майору Аккуратову домашний арест — десять суток!

Смягчив голос, Хмельницкий добавил:

— Прошу оружие сдать… — и, тяжело вздохнув, опустился на парту.

Орлов снял пояс с пистолетом, передал его подскочившему лейтенанту. Уходя, тихо сказал:

— Постарайтесь Васильеву отправить с аэрофлотским экипажем. Берегите самолет и готовьтесь к боевой работе. До встречи!

Замыкаемые двумя автоматчиками, они вышли. В коридоре затихли тяжелые шаги.

— Братцы, что же это получается! — ошарашенно Вертя головой, заговорил Кекушев. — Что же это?! А! Скорее нас причислят к лику святых угодников, нежели мы попадем на фронт!..

— Ладно, Николай, отставить! — оборвал его Сергей Наместников. — Ты видел, от кого приказ? Как бы эти десять дней не растянулись!

— Не каркай, «клёш» задумчивый, — фыркнул тот. — А вот при чем здесь Сталин? Ты понимаешь, что–нибудь? — обратился он ко мне.

— Очевидно, встреча важная. Молотов доложил, что самолет не вылетел вовремя за–за разгильдяйства экипажа.

Пришла Васильева, взволнованная, напуганная:

— Встретила у подъезда Орлова. Почему к машине его вели под конвоем? Что случилось? Это, наверное, из–за меня? Ужасно, что же делать?

— Успокойтесь. Орлов получил десять суток гауптвахты. А сейчас поедемте на аэродром, отправим вас в Москву, — сказал Кекушев.

— Но как же без Орлова?

— Вы полетите на другом самолете, — сухо ответил Наместников.

— Тогда до свидания. — Васильева нерешительно протянула мне руку.

— Попутного ветра и счастливого полета!

— Орлову передайте мои извинения и самые хорошие пожелания. Не думала, что принесу вам столько неприятностей.

Они вышли. Оставшись один, я бездумно бродил по классу, потом подошел к окну и, приложив лоб к обледенелым стеклам, долго стоял, словно в трансе.