Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

оружия. Вы будете встречены, как братья». Агитация развернута широко. Изданы и отдельные воззвания к красноармейцам, к сельским рабочим, к малоземельным крестьянам, к мировому пролетариату, инструкции политработникам. Номера ежедневной газеты «Червоный Гонец» разбрасываются аэропланами. И это, казалось бы, действовало. Дзержинский телеграфирует в Москву: «Вчера состоялась в Белостоке конференция сельских рабочих из окрестных имений. Отношение – великолепное. Многие пришли пешком за двадцать верст. Снабжение города продовольствием налаживается».

Рабочие и крестьяне приезжали в Белосток, приветствовали создание Польревкома, делились своими надеждами на Красную армию. Железнодорожники восстанавливали разрушенные пути. Это действительно не могло не вдохновлять.

Слова поддержки раздались уже и в самом сейме, зазвучала критика в адрес Пилсудского, ушло в отставку правительство Грабского, произошли замены в военном командовании. Дзержинский радостно сообщает Ленину, что в Варшаве волнения, народ требует оставления города без боя, оттуда массово уезжает буржуазия и правительство тоже намерено отправиться в Познань, армия разваливается, дезертирство растёт, местное население встречает красноармейцев восторженно, ведётся подготовка по выборам в Советы, идет организация польского полка в Белостоке…

Первая конармия Будённого, переданная в состав Западного фронта, разгромила готовящиеся к контрудару польские формирования и выходила к городу Седлец, двигаясь на Варшаву. Южный фланг прикрывали армии Юго-Западного фронта, наступавшего на Львов. Вдоль границы с Германией поляков обходили силы 3-го кавалерийского корпуса под командованием славного Гая. Бои шли уже в предместьях Варшавы… Ещё чуть-чуть…

Но ожидаемого восстания рабочих не произошло. Виной тому и жесткий террор властей, и недостаток руководства. Многие коммунисты арестованы и удалены. Белостокский Красный стрелковый полк тоже набрал всего лишь 176 добровольцев. Поляки были не против Советов, не против обещанной свободы, но, избегая решительных действий, выжидали, не хотели идти ни в ту, ни в другую армию.

«Странные чувства рождаются во мне при приближении к Варшаве… – делится Феликс с женой, – это опасение, что Варшава сейчас уже не та, какой она была раньше, и что, быть может, встретит нас не так, как мы бы желали. Наша Варшава, терроризованная и сдавленная, молчит, и мы не слышим её ясного голоса. По-видимому, и наш ЦК не сумел овладеть ни массами, ни политическим положением. Недостает там вождя – Ленина, политика-марксиста. Одно знаю: мы на переломе; борьба в России превращается в международную – решается судьба мира…»

21 августа в Белостоке официально провозглашено образование Польской Советской республики. Но несогласованность, а скорее даже ревность в действиях двух фронтов, активность Врангеля в Крыму, заметная усталость от пятисоткилометрового боевого похода, необеспеченность в оружии, амуниции и продовольствии войск Тухачевского позволили полякам, получившим серьезную помощь Антанты, перегруппироваться и нанести контрудар. Красная армия была вынуждена отступить.

Вместо Варшавы Феликс вместе с Мархлевским оказываются в Минске, расстроенные и подавленные. Все усилия оказались напрасными. Их партия в Польше окончательно разгромлена и дезорганизована. Рабочий класс парализован и пассивно принимает репрессии Пилсудского. Члены Польревкома взволнованно анализируют неудачу, пытаются строить дальнейшие планы: «Самая важная сейчас – работа среди пленных. Надо их завоевать на нашу сторону, надо привить им наши принципы, чтобы потом, вернувшись в Польшу, они были заражены коммунизмом. Надо окружить их товарищеской заботой, чтобы наши слова не были мертвы. Надо их привлечь к работе в самой России, чтобы они почувствовали душу новой России, пульс ее жизни, чтобы все недочеты и недостатки они воспринимали как то, что мы преодолеваем и преодолеем».

Одновременно Феликс разбирает дела местной ЧК, что-то советует председателю Медведю. Но работать, как привык, энергично и собранно не очень получается – осознание недавнего провала, крушения надежд никак не выходит из головы. Настроение хуже некуда. Руки опускаются. Стала проявляться ранее незамечаемая боль в травмированной руке и бедре…

Жене 25 августа он пишет: «Опасение, что нас может настигнуть катастрофа, давно уже гнездилось в моей голове, но военные вопросы не были моим делом, и было ясно, что политическое положение требовало риска. Мы делали свое дело и… узнали о всем объеме поражения лишь тогда, когда белые были в 30 верстах от нас, не с запада, а уже с юга. Надо было сохранить полное хладнокровие, чтобы без паники одних эвакуировать, других организовывать для отпора и обеспечения отступления. Кажется, ни одного из белостокских товарищей мы не потеряли».

После того как 30 августа после длительных переговоров был подписан мирный договор между Польшей и РСФСР, Дзержинский возвращается в Москву. За окном вагона мелькают всё те же пейзажи. И колея та же. Но как непохожи эти две дороги – на запад и на восток. Как непохожи мысли, рождающиеся под тот же мерный стук колес. Как не похож на себя прежнего и сам обратный пассажир товарищ Дзержинский.

Приехав в Москву, он наводит ревизию на все дела. Как обычно, навещает арестованных, выслушивает жалобы. А в коридоре раздраженно бросает сопровождавшему его Абраму Беленькому:

– Ну что так трудно завести швабры в тюрьме? Неясно разве, что некоторым заключенным со слабым сердцем просто трудно мыть пол руками! Мы что, мучить их здесь закрыли или дела расследовать? Изоляция – это не значит издевательство!

Выговаривает Ягоде:

– Почему мы постоянно возимся с клеветой всяких заявителей, а то и вовсе анонимов? Дискредитируем честных товарищей? И себя заодно. Надо начинать с выяснения личности заявителя и наказывать клеветников самым беспощадным образом! Если мотивы в сведении личных счетов или желании расчистить путь ради личной карьеры – это и есть вредительство! Подготовьте циркуляр по этому поводу!

Ещё раз в личной беседе убеждает Менжинского быть выше внутренних обид:

– Вячеслав Рудольфович, вы должны стать патриотом ВЧК и не проводить линии обособления, а самому принять участие в укреплении её. Наши отделы должны быть едины. Это дополняющие друг друга части. Разные подходы должны служить общей цели. Товарищ Лацис приходил к шпионажу от гражданской контрреволюции, а вы к «Национальному центру», исходя из шпионажа. Отсюда у Лациса тенденция – Особый отдел сделать частью Секретно-оперативного, а у вас стать самостоятельным органом по борьбе с контрреволюцией вообще. Это должно быть делом общим, а не единоличным или двуличным. Я ужасно дорожу миром у нас. Дружность, по-моему, необходимое условие успеха и силы нашей.

Большое беспокойство Дзержинского вызывает Транспортный отдел, он всех настраивает на помощь его руководителю Зимину. От порядка на железных дорогах сейчас зависит едва ли не все. А его там пока нет. Сам убедился.

В напряженной, почти круглосуточной работе Феликс пытается забыть о своем здоровье, не дать повода и другим думать и рассуждать на эту тему. Но его состояние было слишком заметно. На заседании Политбюро Троцкий предложил было ввести Дзержинского вместо отпросившегося