Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

правительства, от генерала Пущина «путешествующему ботанику» узнать не удалось. И тогда он «решился искать истины при самом источнике, то есть в Святогорском монастыре». Но и здесь его ждало разочарование. Никаких «удовлетворительных» известий ему получить не удалось ни от крестьянина монастырской слободы И. Н. Столярева, ни от игумена Ионы.

Щедро пожертвовав на монастырь и снискав этим симпатию игумена, Бошняк провел с ним «целое утро» и узнал, что:

«1-ое. Пушкин иногда приходит в гости к игумену Ионе, пьет с ним наливку и занимается разговорами.

2-ое. Кроме Святогорского монастыря и госпожи Осиповой, своей родственницы, он нигде не бывает, но иногда ездит и в Псков.

3-ие. Обыкновенно ходит он в сюртуке, но на ярмонках монастырских иногда показывался в русской рубашке и в соломенной шляпе.

4-ое. Никаких песен он не поет и никакой песни им в народ не выпущено.

5-ое. На вопрос мой – „не возмущает ли Пушкин крестьян“, игумен Иона отвечал: „Он ни во что не мешается и живет, как красная девка“».

«Таким образом удостоверясь, что Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян… что действительно не может быть почтен, – по крайней мере, поныне, – распространителем вредных в народе слухов, а еще менее – возмутителем», Бошняк, согласно полученным инструкциям, «не приступил к арестованию» поэта, отпустил фельдъегеря Блинкова, несколько дней ожидавшего на почтовой станции Бежаницы, и уехал в Петербург «неудовлетворенный». Из Петербурга отправился он в Москву, где в это время происходила коронация и находился генерал Витт, которому и вручил Бошняк свою «Записку о Пушкине»[262].

Это было 1 августа 1826 года.

Шифрованная запись

В то время как Бошняк «путешествовал» по Новоржевскому и Опочецкому уездам, Пушкин был еще в Пскове и, закончив дела, связанные с подачей прошения «на высочайшее имя», в середине 20-х чисел июля вернулся в Михайловское.

Вероятно, сразу по приезде или на следующий день он сделал на большом листе писчей бумаги, какой пользовался в то время, шифрованную запись: «Усл. о см. 25. У. о с. Р. П. М. К. Б. 24».

Запись сделана в самом низу листа. Над нею – беловой автограф стихотворения «Под небом голубым страны своей родной…» (здесь первая строка читается несколько иначе: «Под небом сладостным Италии своей…»). Стихотворение посвящено памяти Амалии Ризнич – предмета пылкого увлечения поэта в Одессе.

Наличие на листе этого автографа послужило основанием для прочтения первой части шифрованной записи как «Услышал о смерти Ризнич 25 июля 1826 года», хотя в самой записи упоминания Ризнич нет. Вторая часть обычно читается как «Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева-Рюмина 24 июля 1826 года».

Однако такое, ставшее традиционным прочтение как первой, так и второй части записи противоречит несомненным фактам.

О смерти Ризнич Пушкин узнал не в июле 1826 года, а значительно раньше. Умерла она в Италии в мае 1825 года. Вскоре после этого – 5 июля – служивший в Одессе приятель Пушкина поэт В. И. Туманский написал стихи на ее кончину (позднее, публикуя стихи, он посвятил их Пушкину). 13 августа 1825 года Пушкин отправил в Одессу Туманскому деловое письмо с просьбой выполнить некое его поручение и «отписать», а заодно сообщить одесские новости. Письмо не могло остаться без ответа – Туманский с огромным пиететом относился к Пушкину и всегда бывал рад выполнить его поручение. В ответе своем из Одессы (не сохранился) он наверняка сообщал о Ризнич. Значит, Пушкин «услышал», вернее, узнал о кончине Ризнич еще осенью 1825 года, и шифрованная запись июля 1826 года к ней отношения не имеет. Да и от кого летом 1826 года в Пскове или в Опочецком уезде можно было услышать подобное известие? Услышал его в Одессе Туманский (там жил муж Ризнич, которому родные ее сообщили о кончине жены) и написал Пушкину. На то, что о смерти Ризнич Пушкин узнал от В. И. Туманского, указывал и Б. Л. Модзалевский[263].

Это подтверждает также письмо Туманского к Пушкину из Одессы от 2 марта 1827 года: «Одна из наших новостей, могущих тебя интересовать, есть женитьба Ризнича на сестре Собаньской, Виттовой любовницы… Новая м-м Ризнич, вероятно, не заслужит ни твоих, ни моих стихов по смерти…» Ясно, что прежняя мадам Ризнич, Амалия, уже фигурировала в их переписке – и она сама, и ее кончина, что Пушкин уже знал элегию Туманского, а Туманский знал стихотворение Пушкина в рукописи. В печати последнее появилось только в 1828 году. Очевидно, сообщая Пушкину о смерти Ризнич, Туманский послал ему и свои стихи, а Пушкин, со своей стороны, отправил «Под небом голубым страны своей родной…». И написать эти стихи его побудило не только известие из Одессы, но и элегия Туманского. Между этими двумя произведениями есть определенная внутренняя перекличка. Наконец, еще один немаловажный факт: помещая в 1829 году в Собрании своих стихотворений стихи на смерть Ризнич, Пушкин сам пометил их 1825-м годом. Не доверять этой дате нет оснований. Трудно объяснить дату, стоявшую над беловым автографом, – «25 июля 1826». Она не имеет отношения ко времени написания стихотворения. Быть может, автограф предназначался для кого-то и дата проставлена несколько позже, с определенным значением. Во всяком случае ясно, что автограф и шифрованная запись в нижнем левом углу листа между собой не связаны. Сомнения в наличии такой связи высказывал когда-то и Б. В. Томашевский.

О казни пятерых руководителей движения декабристов Пушкин узнал также не в середине 20-х чисел июля 1826 года, а 19-го, сразу по приезде в Псков. Казнь происходила 13-го. 15-го в официальной газете «Русский инвалид» был опубликован манифест, извещавший об окончании деятельности Верховного уголовного суда и о том, что «преступники восприяли достойную их казнь». Не позднее чем через 2–3 дня содержание манифеста должно было достичь Пскова – почта доставила газету, приехали из Петербурга частные лица и специальные курьеры, постоянно курсировавшие между двумя городами. 17-го сообщение о казни появилось в «Северной пчеле». Находившийся в Ревеле П. А. Вяземский узнал о трагических событиях в тот же день, 17-го. Напомним, что о смерти Александра I в Михайловском стало известно через 3–4 дня после того, как сообщение пришло в Петербург, и на второй день после официального извещения в «Русском инвалиде». Когда Пушкин с Языковым 19-го приехали в Псков, там, несомненно, уже обо всем знали. Не могли не знать – и Назимовы, и Набоковы, не говоря уж об Адеркасе. Не мог не узнать в тот же день и Пушкин. А вскоре, вероятно, слушал рассказы очевидцев: казнь была публичная,