Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

словно принял какое-то зелье.

3 июля 1948

Полная оторванность и безразличие, исчезнувший внутренний стимул. Уходить из жизни совсем просто и легко. Книги, кресла, бронзовый Коллеони – все чужое, как булыжник. Единственная жизненная зацепка – творческий подъем, но его нет и нет для него времени, да и способен ли я к нему.

Очень трудно писать в таком «фоне» жизни. Но он во всем, в дурацкой музыке радио, в ненужных книжках, в скверных картинках, в мелких случайных людях, в непостижимой общей обстановке.

Может быть, это сумрачное небо виновато? Питерский стройный парад с итальянской торжественностью иногда кажется бумажной декорацией «над пучиной, где царствует тьма»[372]. Трагедия человека с его развивающимся сознанием и подавленными инстинктами и страстями, соскочившего с предписанной природой орбиты. Никто эту трагедию не изобразил. Примеров бесконечное число: Больцман, Ляпунов, Рождественский, Друде[373]. Неужели я туда же? Не хочу.

6 июля 1948

Видение с того света: Гордейчук из телеграфной роты 25-го саперного батальона, с которым воевал в 1914–1915 гг. Седой, был тогда с роскошными черными усами. Вспоминает про меня: всегда за книжкой, беспомощный, еле волочивший ноги, под общий смех учившийся верховой езде.

11 июля 1948

На балконе. Москворецкий спокойный и ленивый пейзаж. Прячусь ото всего мира, даже от самого себя в воскресные часы.

‹…› Усталость и издерганность, доходящая до предела. Дома, люди, деревья, все начинает казаться плохими декорациями.

19 июля 1948

Всматриваюсь в людей. Просты и элементарны, немного ушли от Сережи, у которого просыпается сознание. И удовольствия и горе – все автоматика. Человеку давно пора смириться, понять это. Жизнь и смерть будут простыми.

20 июля 1948

Люди все больше падают в глазах, и сам, конечно, падаю. Камни, деревья, предметы. Сознание – облака.

25 июля 1948

Первая длительная прогулка в этом году, лесная. В лесу больше всего дома, свое, природа, очевидно, главным образом готовила для леса. Свое родное. Так было в лесу в Йошкар-Оле, на Гусевой полосе, в Цареве, в Галиции, в Узком, так и здесь. Человек взрослый – то, что из него делают, шкаф, набитый тем, что в него вложили. Вынуть из 50–60-летнего человека то, что в него вложено, и что же останется? Машина с примитивными инстинктами самосохранения (во всех видах), размножения (тоже во всех видах). Человеческая смерть – это (с точностью до 99 %) конец автомата.

На себя оглядываюсь и очень невысокого о себе мнения.

27 июля 1948

На Мозжинке раньше, по-видимому, никто не жил. Был лес. По участку, по старой привычке, до сих пор бегают зайцы, белки и лисы, из оврага заросшего с ручьем, в него очень трудно проникнуть человеку.

Каждый день, подымаясь в верхнюю «келью» дома с балконом, смотрю на ландшафт с рекой, лугами, лесом, облаками, елями на переднем плане, и хочется прорваться и посмотреть, «а как на самом деле». Темно, мечутся молекулы с <нрзб> ядрами, невидимый свет и неведомо почему и зачем сложные образования вроде человека. Это, конечно, «не на самом деле», а просто картинка, намалеванная теми же красками, которые раскрываются без всякой рефлексии. Высунуть свою голову из самого себя – нельзя. Наука со всеми молекулами и ядрами – это такая же биология, как вот эти видимые ели и зеленые луга. Такой же «фокус» природы, как электричество угря, люминесценция светляков, устройство глаза и пр. Сознание целиком на службе биологии. Круг замыкается.

Вчерашний монастырь старый и зеленые дубы днем не уходят из головы. Ночью снятся какие-то бюрократические, корректорские сны. Прошла эпоха романтических снов со старыми замками, церквами, антикварными лавками, книгами, музыкой. Старение, тупение.

28 июля 1948

Я был не прав, жалуясь на бюрократические, корректорские сны. Сегодня ночью какое-то грандиозное театральное здание с мраморными лестницами. Странный итальянский спектакль о Панталоне и пр. Как всегда в таких снах, поражаюсь собственной художественной силой, «строющей» дворцы, рисующей великолепные декорации. В чем дело, не пойму. Это ведь мое, а не чужое, из моего мозга.

Еще ночью странное чувство. «Комплекс» того, что каждый день тебя могут вниз головою. Надо от этого освободиться.

31 июля 1948

Холодно. Солнце. Ели на зеленом поле и бледно-голубом небе. Финские пейзажи. На душе тревога, грусть и готовность каждую минуту со всем этим кончить… ‹…› …хочется самому уйти, вероятно, в ничто.

1 августа 1948

К вечеру холодная, острая тоска и грусть. ‹…› Вспомнился Николай, отец, мать. Никого больше нет, совсем нет. Alles vergänglich[374]. Я, все, земля, весь мир и почему-то неискоренимое желание «сохраниться» pour tous les temps[375]. Если нет, то лучше уйти сразу, вот сейчас. А в действительности требуется промежуточное: уходить в свое время.

Уйдя в эти дни в дачный монастырь, почему-то предчувствую вскоре какой-то прорыв. Холодная тишина с зелеными елями.

Непонятна эта острая меланхолия. Окончил сегодня большую статью про флуктуации, а сейчас все кажется ни к чему.

9 августа 1948

Пишу под баховскую фугу. Сосны, луг, даль, небо с легкими облаками. Вчера – очарованный парк с дубами, липами, с прудами олсуфьевского Ершова, старый сожженный дом с колоннами. И никого, зелень, темная, старая, белые колонны, небо.

А сам – готов каждую минуту уйти со сцены в небытие. Никакого оправдания. В газетах извращенная лысенковская свистопляска[376]. Вальпургиева ночь.

13 августа 1948

На душе мутный, грязный осадок. Еще один жизненный перелом. Хочется вон из жизни.

14 августа 1948

Совещание у Маленкова. Лысенко, Бенедиктов, Кафтанов, Орбели. Вспомнился мне момент в августе 1939 г. в Ленинграде, когда очень хотелось броситься в лестничный пролет вниз головой. Все же ХХ век. Прошли и Галилей, и Ньютон, и Ломоносов. Такие вещи возможны только на религиозной почве. Естествознание!? Как будто бы вся жизнь прожита неизвестно зачем. Все заплевано и растоптано сапогом.

18 августа 1948

…ассоциативный комплекс: зеленая трава, цветы, холодное солнце и свистки паровоза – ясно встало Ваганьковское кладбище со всеми похоронами: бабка Домна, Илюша, Лидия, матушка, Александра Ивановна. Единственно постоянное за жизнь, за 50 лет.

Холодная солнечная даль с холодными финскими елями на переднем плане – сплошная элегия. Как мучительна фальшь, превращение людей в заводные аппараты. Все становится мелким, ненужным, поддельным. Плохое лицедейство вместо творческой живой деятельности.

21 августа 1948

…есть желающие и моей отставки. Молю об этом судьбу. Задушенная жизнь, превращение