Александр Шумилин - Ванька-ротный

Ознакомительный фрагмент

Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами "Вальтер".

Фамилию обер-лейтенанта я не записал, а фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.

— Казак! — прочитал я в его офицерской книжке.

— Найн, Коозак! — поправил меня обер-лейтенант[104].

Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности и всё, что я с первого взгляда запомнил.

Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щёк. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк.

Обер-лейтенант, как бы подчёркивал [всем] своим [видом] достоинство и уважение к своему начальнику, стоявшему впереди.

По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашёл на приём к зубному врачу.

— Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! — сказал старшина.

— Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! — заметил я.

— Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, — все чернявые!

Я смотрел на немцев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки "аусвайсов", а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках, ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается.

Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они от холода ёжатся, подёргивая плечами. А какой на улице холод? Если нет тридцати!

При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул её. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провёл ему пальцем по бортам и велел застегнуться.

Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет?

Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь ни на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы — невозможно было ни уловить, ни понять.

В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели мы не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улицы. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: "Ишь! Нишь! Кукен!". О чём говорил немец, я не мог разобрать.

— "Заген зи курц, клар унд лангзам!"[105], — сказал я.

Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко.

Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.

— Товарищ лейтенант, что он говорит? — спросил кто-то из солдат.

— Он говорит, что мы находимся в полосе обороны[106] немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке[107].

Солдаты удивились и тут же загалдели: — Франко! Франко!

— Из Испании приехал! — добавил кто-то.

— Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!

— Родственник что ль? — не успокаивались они.

— Немецкий! — Вам это не понятно?

— Майор говорит, что 9-й армией, в которую входит дивизия, командует генерал-полковник Адольф фон Штраус[108]. По-вашему, если он Адольф, то значит Гитлер, а если Штраус, то обязательно композитор Иоганн Штраус. Сбитые с толку и не поняв ничего, солдаты стояли и продолжали удивляться.

— Все равно, товарищ лейтенант, фамилии как бы знакомые!

Вот почему я собственно и запомнил фамилии немцев и дословно весь этот разговор.

— А кто этот майор? — спросил старшина.

— Майор, — Начальник штаба. Возвращались они к себе, да не на ту дорогу свернули. Вот и попали к нам.

— А усатый, это кто ж?

— Усатый, — по-ихнему фельдфебель, а по-нашему, — старшина. Вроде как ты, Сенин.

— А тот, что сзади майора стоит?

— Немецкий обер-лейтенант! Это вроде как я, но по званию он одним рангом выше.

— Не думали они здесь встретиться с нами.

— По данным майора вчера здесь стояла немецкая рота. Почему её здесь не оказалось, он сам удивляется.

Я хотел ещё что-то спросить, но на этом допрос оборвался. Меня срочно потребовали к телефону. Где, в каких деревнях стоят немецкие гарнизоны, я не успел узнать. На проводе уже хрипел комбат.

Я сказал ему по телефону о захваченной машине и о немцах. Я даже думал, что он меня похвалит за это. Но не успел я и рта раскрыть, как получил от комбата сходу отборные ругательства.

— В полку и в дивизии знают! А ты мне ничего не докладываешь!

— У меня ротный грамотный нашёлся! Вздумал допрашивать немцев!

— Почему, мать-перемать, сразу не доложил? На легковой машине катаетесь!

— Я! Я!.. — сумел только вставить я в трубку.

— Что "Я!"? — заорал он снова, — Давай немцев немедленно сюда!

— Слышь! Чего молчишь?

— У артиллеристов две лошади. Пусть седлают их верхами!

— Сажай немцев в машину, затолкни туда одного солдата и отправляй ко мне! Артиллеристы пусть верхами сопровождают машину.

— Об исполнении доложишь мне лично по телефону! Я буду на телефоне сидеть.

Мы быстро засунули немцев в машину, посадили на заднее сидение солдата с портфелем. Я захлопнул дверцу машины, и она пустила сзади белый дымок.

Когда машина, виляя, покатила по дороге, я повернулся, вздохнул с облегчением и пошёл к телефонистам докладывать комбату.

Комбата на проводе уже не было. Телефонисты доложили ему, что машина и немцы под конвоем уже отправлены. Каждый старался приобщить себя к этому делу.