Иван Петров - В чекистской операции "Трест"

Спустя какое-то время Мессинг мне сообщил, что в письме из Парижа эта дама писала: «Основательно проверила „окно“. Все там хорошо, оно в руках осторожного и верного человека».

К личности этой дамы я еще вернусь.

5

К лету 1925 года мое положение резко осложнилось.

Участились переходы через мое «окно» Радкевича, чрезвычайно опасного врага, шпиона и диверсанта крупного масштаба. В те годы ему было менее сорока лет. Очень сильный, смелый и нахальный человек. В прошлом гвардейский офицер, белогвардеец и белоэмигрант, по моей прикидке третий муж Шульц-Стесинской. С таким дурака не поваляешь, не отвлечешь его призраками выдуманной опасности. В моей памяти он остался как один из самых опасных врагов, с которыми мне приходилось иметь дело. Намного опасней, чем он выведен в романе Л. В. Никулина «Мертвая зыбь» или в телефильме С. Н. Колосова «Операция „Трест“». Впрочем, я встречал его не тогда, когда он с гитарой развлекал свою непослушную, капризную и скучающую от безделья неверную даму сердца, а в лесах, с пистолетом. Отсюда, наверное, и разные образы и оценки.

Радкевич любил выпить и даже границу часто переходил «под мухой». Это было и на руку мне, но и против меня тоже. В таком состоянии его настороженность ослабевала, но росла шумливость и порывистость. И как угадаешь, что взбредет в голову полупьяному неуравновешенному человеку?

Надвигались и другие опасности. Комендант участка А. Кольцов, самым тщательным образом оберегавший мою безопасность в нашей собственной среде, говорил:

— Бомов, мой помощник, что-то заподозрил и на твою заставу просится. У поезда, говорил, тебя видели, в Ленинград без разрешения выезжаешь.

— Что вы ему сказали?

— Грубо оборвал. Предложил ему заниматься своими делами, не вмешиваться в мои дела. В Ленинград, к зубному врачу, ты всегда с моего разрешения выезжал. Самолюбив он, обиделся и пока будет молчать.

— Молчать будет, но слежку усиливает. Хочет сам накрыть.

— Трудно будет с ним, это верно…

Ко всему прочему я еще малярией заболел, с ежедневными приступами. Пришлось доложить С. А. Мессингу — не могу больше, силы на исходе.

— С Радкевичем вы справились и обязаны справиться. О вашей болезни мы знаем, Паэгле сообщил, но ничего сделать пока не можем…

— Но есть же у вас другие «окна»?

— Что? Откуда вы такие вещи знаете?

— По разговорам этих господ знаю, и без них понимаю. Если я по два раза кого-либо только «туда» перебрасываю или по два-три раза только «оттуда» принимаю, то ясно — проходят они и по другим каналам.

— Логично, но пока у нас другого «окна» нет. Наметили создать, но пока нет. Вам придется держаться, любой ценой держаться! Не работайте на заставе, возложите все на помощника, и какое значение застава имеет в сравнении с той работой, которую вы делаете! Делайте только что дело, обеспечьте работу «окна» и все остальное время отдыхайте. Мы же запретили всякие проверки вашей заставы, ну и пользуйтесь этим обстоятельством.

Хорошие и умные люди, понимающие старшие товарищи, но как доказать им, что нет у меня никакого «остального времени», как доказать им, что «окно» не на мне держится, а на доверии ко мне, и я должен его поддерживать своей активной работой на заставе.

Не стал спорить и доказывать, ответил солдатское — слушаюсь и, глотая по 10–12 порошков хинина, продолжал тянуть эту неимоверно тяжелую лямку.

С Бомовым Мессинг решил быстро и правильно — не трогать его. Он уже в годах, местный житель, имеет усадьбу и из Старого Белоострова никуда не поедет. В случае увольнения он, охотник и рыболов, будет располагать еще большим временем и возможностями для слежки. Подписку о неразглашении Станислав Адамович тоже отклонил — нельзя вводить в дело новых лиц, не имеющих к нему отношения, — и приказал: командировать Бомова на Каллиловскую заставу без права выезда и держать его там столько суток, сколько потребуется.

И Бомов сидел в Каллиловских лесах часто и иногда — долго. Никаких осложнений там не ожидалось, их сочиняли Кольцов и Паэгле, чтобы Бомова с пути убрать. Ему стало тяжелее, мне легче не стало. Но выигрывало дело, и это главное.

Порошки хинина помогли. Приступы прекратились, только на время ослабли слух и зрение.

Вскоре я попал в очень опасную и тягостную ситуацию, и только благодаря справедливости и объективности С. А. Мессинга и А. X. Артузова она кончилась для меня благополучно. Тогда я и познакомился с Артуром Христиановичем Артузовым и навсегда запомнил. И не по его бороде, памятной всем, знавшим его, а запомнил по человечности и душевной чистоте.

Дело было в том, что один из наших видных секретных сотрудников при переходе из Финляндии допустил как будто небольшую, но грозившую общим провалом ошибку, и я немедленно доложил об этом Мессингу. Тогда — единственный раз — Станислав Адамович решения не принял, велел вернуться на заставу и ждать вызова. Через пару дней Паэгле по телефону приказал мне выехать в урочище Медный Завод для отбора недостающих бревен на постройку нового здания заставы. Прибыв туда, я понял, что меня ждет проверка. На обочине шоссе стояла большая легковая машина, и в кустах сидели три человека — Мессинг, Шаров и один с бородой — Артузов, как мне сказали, все в кожаных пальто и с маузерами. Понимал я, что тот, виновник дела, пользуется несравненно большим доверием и что мой голос — если наши показания не совпадают, — будет только жалким писком. Произошло худшее — виновник обвинял меня.

В таких обстоятельствах свидетелей не бывает и истинность устанавливается только добропорядочностью проверяющих, их равным отношением к проверяемым, независимо от их прежних заслуг или служебного ранга и, конечно, — логикой. С. А. Мессинг и А. X. Артузов так и подошли к делу, оправдали меня, но решительно отклонили мое требование не посылать этого человека больше через мое «окно».

— Когда нужно, мы его пошлем, и вы делайте вид, что ничего не случилось. Ясно?

Приказ есть приказ, и я подчинился. Правда, у моего «окна» этот человек появился еще только раз — туда и обратно.

В тот раз в кабинете Мессинга, кроме обычных Салыня и Шарова, был еще кто-то из москвичей — Пилляр или Стырне, точно уже не помню. Разговаривал со мной только Мессинг. Остальные молчали, и было заметно, что обо всем уже договорено и мне остается только выслушать решение.

— Как прошел Радкевич и баба эта?

— Радкевич еще вчера прошел, а эта женщина сегодня, около полуночи. Он, как обычно, был «под мухой», но не сильно пьян и не шумел. Она жаловалась, что вода высокая и холодная, разделась, и ее одежду пришлось через речку перенести мне. Саквояжа опять не доверила — сама в руке держала. В ее поведении ничего особенного не заметил. Была, возможно, более спокойная, чем обычно…