Иван Куц - Годы в седле

Кишишев пригласил нас к карте, занимавшей едва ли не половину стола.

— Бойцов у нас около тысячи, но раскинуты они на фронте протяжением больше ста верст. Здесь, у самой станции, за садиком, — шесть полевых орудий кушкинского отряда. Это они бьют сейчас, поддерживая наступление. Главный удар мы наносим в направлении  Каган — Старая Бухара. Здесь действуют ташкентский отряд, кушкинцы, матросы, младобухарцы и рабочий отряд Новой Бухары. Слева — на подходе — закаспийский отряд, справа — ваш, самаркандский. По бухарской ветке курсирует «бронелетучка».

Кишишев сообщил также, что у эмира сильные конные части, если он догадается бросить их на наши фланги и затем обойти нас с тыла, положение осложнится. Поэтому приходится держать наготове резервы.

— Это вот все тоже принадлежало Алимхану, — кивнул моряк на роскошное убранство салон-вагона. И, словно извиняясь, добавил: — Теперь вот мы заняли. Нас тут шестеро, не считая двух проводников. А живем, честно говоря, в тесноте, так что вас придется разместить в соседнем вагоне.

По приказанию Кишишева ординарец провел нас в четырехместное купе. Мы побросали на полки свои нехитрые пожитки и вышли наружу.

Месароша я послал в новобухарскую почтово-телеграфную контору, а сам с Тотом отправился на станционный телеграф. Шли между составами. Людей в них почти не было — воевали. Паровозы стояли наготове, лениво дыша парами. У выходных стрелок на Старую Бухару виднелась летучка с боеприпасами. Рядом с нею другая, с пулеметами.

Когда выбрались из лабиринта эшелонов, увидели скачущего всадника. Я сразу узнал в нем самаркандца Арсена Цатурова.

— Сдает эмир! — крикнул он, пролетая мимо. — Выслал делегацию с белым флагом.

Мы поспешили к вокзалу. Не терпелось узнать, неужели действительно победа.

По дороге, обсаженной тополями, поднимая пыль, катили два фаэтона. На козлах рядом с кучером восседал гайдук в черкеске. Резко остановленные у подъезда, рысаки высоко задрали морды. Из экипажей вылезли шесть бородатых, в чалмах и ярких парчовых халатах бухарцев.

— Ишь ты! Сам кушбеги[3] пожаловал, — воскликнул кто-то из железнодорожников.

— Теперь уж беги не беги, а от нас не скроешься,  — в тон ему сострил красноармеец в потрепанной шинельке.

Каламбур вызвал общий смех.

Подошел Кишишев. Переводчик, щупленький русский паренек из местных, представил его. Кушбеги назвал себя и важно заявил, что уполномочен говорить только с председателем Туркестанского Совнаркома.

— Товарищ Колесов сейчас будет.

Из-за вагонов появился Федор Иванович. Я не сразу его узнал. Прежде он носил фуражку, кожанку, сапоги. А сейчас был в широкополой фетровой шляпе. Из-под распахнутого серого плаща виднелись защитный френч, такого же цвета галифе. На ногах ботинки с крагами. За поясом пистолет.

Бухарцы приложили руки к груди, почтительно поклонились. Кушбеги шагнул вперед:

— Его высочество эмир, повелитель великой Бухары, да будет его царствование вечным, признал дальнейшую борьбу с Советами бесполезной. Он просит немедленно прекратить военные действия, дабы не лилась напрасно кровь вашего и нашего народов. Он подписал манифест. Вот...

Колесов бегло просмотрел лист и передал его подошедшему П. Г. Полторацкому. Тот в свою очередь вручил бумагу одному из членов Бухарского ревкома.

Кушбеги между тем продолжал:

— Его высочество согласен на разоружение своей армии, но просит, чтобы красные отряды не входили в город. Может произойти кровопролитие...

Парламентеры заметно волнуются. Их тревожит артиллерийская канонада. Колесов умышленно не приглашает в штабной вагон, желая подчеркнуть, что обстановка боевая. Положив руку на пистолет, спрашивает:

— Намерен ли Алимхан оставить трон за собой? Посланцы эмира мнутся. Наконец кушбеги произносит:

— Его высочество согласен подписать документ об отречении...

— И что тогда?

— Он будет просить победителей великодушно пропустить его в Афганистан, — воровато бегая глазами, не скупится на обещания хитрый царедворец.  

Колесов соглашается отдать приказ о прекращении огня, но ставит условия. Суть их в следующем. Немедленно в Старую Бухару выезжают наши представители и разоружают войска Алимхана. Их будет сопровождать конвой из 25 конных красноармейцев. Завтра под охраной отряда в пятьсот человек в столицу прибывает Бухарский ревком и объявляет себя правительством. Остальные части отходят на станцию Каган. Одновременно покидает Старую Бухару и эмир. Ему будет обеспечен беспрепятственный проезд, куда он пожелает.

Кушбеги вынужден согласиться. Теперь Колесов широким жестом приглашает делегатов в салон-вагон. Туда же направляются Кишишев и Полторацкий. Последний припадает на одну ногу: он ранен в сегодняшнем бою...

Я разыскал Арсена Цатурова. Он тоже только что из боя. Попросил его поделиться впечатлениями. Арсен говорит быстро, с кавказским акцентом. Жалеет, что не довелось поработать шашкой: был связным у Морозова. Сопоставляя его рассказ с тем, что слышал от начальника штаба, я мысленно рисую себе картину штурма Старой Бухары.

...Широкая, слегка всхолмленная равнина. Справа и слева — пригороды. Впереди, на фоне безоблачного неба, вырисовываются древние крепостные стены. На них сто тридцать башен. В стенах — одиннадцать ворот. Высятся минареты и купола древних медресе и мечетей.

Наши цепи медленно продвигаются вперед. Но вот подходят резервы противника. Сарбазы[4] и казаки-наемники контратакуют. Орудия кушкинцев ведут по ним беглый огонь. Вражеская вылазка не удается. Части эмира откатываются. Тогда из крепостных ворот с криком высыпает какая-то пестрая группа. Над нею развеваются зеленые знамена с ярким полумесяцем. Седобородые муллы кричат: «Смерть неверным! Бей их!»

Разъяренная толпа, одурманенная проповедями духовенства и опоенная наркотиками, несется навстречу  нашим. В руках кремневые ружья, шашки, дреколье. У многих в зубах ножи.

За толпой следуют солдаты эмира.

Красногвардейцы растерялись, прекратили стрельбу. Но в последний момент все поняли, что остановить эту лавину можно только силой. Обстановка вынуждала действовать. Грохнули орудия, заработали пулеметы.

Позже меньшевики и эсеры вопили о «красной бойне». А кто спровоцировал толпу? Муллы! И не только они. Тут чувствовалась «цивилизованная» рука и английских колонизаторов и русских белогвардейцев — советников эмира. Лишь окончательный провал этой провокации вынудил Алимхана поднять белый флаг...

Прощаясь со мной, Цатуров объявляет: