Дети Ирены - Тилар Маццео

Насколько Ирена и Адам могли судить, крупнейшей из них была организация под названием ONR — Oboz Narodowo Radykalny, или «Национально-радикальный лагерь»: правая ультранационалистическая политическая группировка, чья тактика насилия и расистская риторика набирали силу и были направлены на пропаганду отвратительного антисемитизма. Сторонники ONR с гордостью демонстрировали свою принадлежность к организации ношением зеленых лент.

Нельзя терпеть это издевательство! Ирена, Адам и все их друзья были в бешенстве, услышав о гетто. Еврейские студенты и их сторонники яростно протестовали, вообще отказываясь сидеть на лекциях. Одни профессора приказывали протестующим покинуть аудиторию. Другие поддерживали их и в знак солидарности читали лекции тоже стоя[31]. Ирена так отзывалась о том периоде своей жизни: «Университетские годы были для меня тяжелым и печальным временем[32]. В университете установили правило, согласно которому католики и евреи должны были сидеть отдельно — католики справа, евреи слева. Я всегда сидела вместе с евреями, и мне доставалось от антисемитов наравне с ними». Но важно было то, что рядом с ней всегда был Адам. Он был очарован смелостью этой женщины, и как позднее свидетельствовала семья Ирены, «их отношения продолжились, даже когда Ирена вышла замуж за другого человека».

В консервативном до мозга костей университете Варшавы большинство молчаливо согласилось с дискриминацией. Но в Свободном польском университете все было по-другому. Когда агрессивно настроенные сторонники ONR попытались и здесь напасть на еврейских студентов, весь кампус сплотился и прогнал их прочь, освистывая и поливая водой из пожарных шлангов. Доктор Радлиньская и молодые женщины из ее учебной программы — в том числе Ирена — тоже присоединялись к протестам и потасовкам. Это было весело. Дома же Митек горько переживал, волнуясь за безопасность Ирены. Беспокоило его и то, кем становилась его любимая — не боящейся риска бесстрашной активисткой.

Новые друзья Ирены из круга доктора Радлиньской были талантливыми, яркими молодыми женщинами, в основном еврейками — но из-за левых взглядов религия не играла в их жизни никакой роли. Одной из тех, кого Ирена просто обожала, была Ала Голуб-Гринберг, медсестра из еврейской больницы на улице Дворской, на шесть лет старше Ирены, тесно работавшая вместе с доктором Хирцфельдом и изучавшая инфекционные болезни. Девичья фамилия Алы была Голуб, но вот уже несколько лет она счастливо была замужем за еврейским актером и директором школы по имени Арек. Друзья у супругов тоже были удивительные: певцы из кабаре, актрисы и прочие творческие личности. Доктор Корчак иногда приглашал Алу выступить на своих лекциях как признанного эксперта в области акушерства и санитарии. Ирену она очень вдохновляла, хотя и немного пугала. Ала, веселая и эксцентричная, человеком была резким и угловатым, с саркастичным чувством юмора и вдобавок с жутким вкусом. Ее одежда, очень походившая на мужскую, казалось, никогда не шла ей, а курчавые черные волосы были постоянно растрепаны.

Еще одна новая подруга Ирены, Ракель Розенталь, напротив, была сногсшибательной красоткой. Эта очаровательная, стройная блондинка тоже училась по программе доктора Радлиньской и собиралась стать преподавателем. Мужчины останавливались на улице, чтобы заговорить с ней, частенько она отвечала им взаимностью, и все знали, что Ракель — натура искристая, легкая и общительная. Ирена была слегка пухловата и на свой лад тоже вполне мила, но мужчины на улице не оборачивались ей вслед, да и с чувством юмора, надо признать, у нее было плохо.

Третьим членом их круга была Ева Рехтман, лингвист, работавшая с еще одним профессором, которого все они прекрасно знали — веселым и разговорчивым доктором Владиславом Витвицким[33]. Ева была умна, и все говорили, что она одна из самых талантливых ученых в аспирантуре Свободного польского университета. Человеком Ева была очень мягким. Волосы у нее были темные, волнистые, а тихий, с особым ритмом голос превращал все, что она говорила, в колыбельную.

После работы, а иногда и после лекции Ирена не спешила домой, отправляясь с подругами в кафе, чтобы выпить чашечку кофе или угоститься мороженым. Девушки следили за модой, носили высокие каблуки и яркие цветные платья, да и курить на публике новые подруги не стеснялись. Ирена к этому моменту порядком подзабыла харцерские клятвы, заодно избавившись от желания мчаться на исповедь всякий раз, когда мысли об Адаме заставляли ее сердце биться чаще. Волосы она тогда укладывала в волнистый боб, который, перестав быть шокирующим, стал просто удобной и практичной прической. Она часто улыбалась, глаза у нее были яркие, и друзья запомнили их поразительно голубыми. Все, кроме нее, были родом из еврейских семей и всегда потешались, слыша, как Ирена говорит на идише.

Разумеется, они разговаривали и о политике. Вся их работа была сосредоточена вокруг идеи социальной справедливости. Свободный польский университет по-прежнему был местом, собиравшим вокруг себя радикальных активистов, и новые друзья Ирены были ревностными социалистами, как и ее отец. Периодически она будет встречать кого-то, чьи политические взгляды заходили еще дальше. «Я встречалась с несколькими нелегальными членами Коммунистической партии Польши сразу после того, как [они] вышли из тюрьмы», — признавалась Ирена[34]. Ей они показались «людьми умными и благородными».

Адам тоже заигрывал с коммунизмом, и, видимо, его секрет обаяния был отчасти и в этом. Когда, будучи единственным ребенком в исключительно богатой семье, он унаследовал в 1930-х годах бо́льшую часть состояния отца, овдовевшая мать Леокадия пришла в ужас от его планов. Он собирался — и прямо говорил ей об этом — отдать все деньги на благотворительность[35]. Леокадия плакала, умоляла, угрожала, но Адам стоял на своем. Деньги должны уйти, — говорил он. Всю свою жизнь он боролся с проклятием богатства и нисколько не верил в наследственность. Как не верили и их с Иреной новые коммунистические друзья — Станислав Папузинский и его дерзкая подруга Зофья Ведрыховская. Станислав и Зофья жили вместе и уже имели маленького сына, но у них и планов не было оформить брак. Принадлежа к богеме, они считали брак устаревшим буржуазным институтом.

Ирена находила все это очаровательным. В конце концов, в том, что касалось левых взглядов, ее семейная биография была безупречной, и ее новые друзья знали это. Ее отец играл важную роль в создании Польской социалистической партии, и в Варшаве немало еще оставалось тех, кто помнил Станислава Кшижановского. И никто не говорил об отце Ирены чаще и с большей нежностью, чем Хелена Радлиньская, знавшая его лично. Она и ее бывший муж Зигмунт в начале 1900-х годов были видными активистами, стоявшими у истоков партии. К тому же Зигмунт — хирург в госпитале при Варшавском