Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - Александр Оганович Чубарьян

в Лондоне, я обязательно стараюсь пройтись по Стрэнду, по которому ходил герой саги – Сомс. А сравнительно недавно я открыл для себя на Стрэнде ресторан «Симпсон». По-моему, это один из лучших ресторанов в Европе, где для каждого посетителя индивидуально в его присутствии режут любое выбранное им мясо.

Италия для меня – это прежде всего музей античного наследия, а Испания – во многом синтез Европы и арабского мира.

В течение многих лет я увлекался Скандинавией и, в частности, Норвегией, в которой бывал десятки раз. В значительной мере мой интерес к Норвегии объяснялся семейными причинами. Неожиданно выяснилось, что у моей жены оказались норвежские корни. И тогда же мы нашли в Осло ее кузенов и кузин, обаятельную тетю, в годы войны пережившую немецкий концлагерь.

Норвегия – это страна фьордов и суровой природы. Несколько раз я выступал в Норвегии в Нобелевском институте и в университете в Осло. Мои норвежские коллеги, как правило, люди немногословные, даже суровые, в этом отражается природный и человеческий стиль Скандинавии.

В начале 2000-х годов я получил грант от немецкого фонда Гумбольдта, который позволил мне побывать в основных (и больших, и малых) городах Германии и почувствовать стиль и уклад немецкой жизни.

Но некоторые страны Европы имели для меня и политическую окраску.

Мне приходилось часто бывать в Праге, и однажды я уезжал оттуда 20 августа 1968 года, т.е. за день до ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию. У меня в памяти остались многотысячные демонстрации на Вацлавской площади в Праге 15–20 августа 1968 года.

Я часто бывал в республиках Прибалтики. В советское время мы много раз отдыхали в Юрмале (на Рижском взморье) и затем снимали квартиру в окрестностях Таллина.

Конечно, Балтийские страны – органическая часть Европы (в виде балтийской цивилизации c ее ганзейской архитектурой). Но для меня Рига, Таллин и Вильнюс – это и места, в которых я налаживал непростые контакты с новыми элитами этих стран в 90-е годы ХХ века, в первые десятилетия XXI столетия.

Для меня европейские страны и города – это еще и те места, где я читал лекции или выступал с докладами. Прекрасно помню престижный лондонский Чатем-Хаус, где я делал доклад о предвоенных годах; это и Нобелевский институт в Осло с моей лекцией о процессе принятия решений в советском руководстве по вопросам внешней политики. Это и Дом наук о человеке в Париже, организовавший мой доклад по теме «Россия и европейская идея». У меня всегда в памяти доклад в Таллине в 1989 году о внешней политике СССР в предвоенные годы и доклады на эту же тему в Берлине и в Бонне.

Совсем недавно я выступил в Москве (сначала в Отделении историко-филологических наук, а затем в Институте мировой экономики и международных отношений) с докладом о столетии выхода в свет книги Освальда Шпенглера «Закат Европы» и ситуации в современной Европе.

Я упоминаю обо всем этом в связи с наметившейся тенденцией считать Европу находящейся «в закате», в глубоком кризисе, и в контексте рассуждений о необходимости «переориентации» российской внешней политики на Восток. В принципе, я вообще не принимаю слова «о нашей переориентации». Россия – европейская страна, часть европейской, да и мировой культуры. Скорее можно говорить о «восточном» векторе российской политики и о нашей роли на евроазиатском пространстве.

Понимаю и принимаю необходимость усиления наших геополитических связей со странами Востока. Но надо помнить, что Россия – это европейская страна, естественная и важная составляющая европейской культуры.

Не нужно забывать и о том, что русское православие – это органическая часть христианства, которое является духовной основой Европы.

Общаясь с зарубежными коллегами и отмечая их готовность к сотрудничеству, я в то же время постоянно сталкивался с заранее определенным предвзятым отношением к нашей стране. В годы холодной войны на поверхности лежал антисоветизм, т.е. идеологическое и политическое неприятие идей социализма и коммунизма, которые исповедовали Советский Союз и его граждане. Эта невидимая стена как бы влияла на все наши взаимные контакты.

Профессиональные историки Запада, с кем мы общались, высказывали предубеждения, которые часто существовали даже помимо их воли и настроения. Это проявлялось и на мировых конгрессах, и на многочисленных международных и двусторонних встречах.

Конечно, и мы сами были нацелены на противостояние, но это не снимало вопросов об общих лимитах для западных ученых для сотрудничества с учеными из СССР и стран социалистического лагеря.

Подобная ситуация, как правило, не распространялась на наши личные взаимоотношения с учеными Запада. Но, разумеется, общий фон оставался трудным и конфронтационным.

Положение начало меняться с конца 1980-х годов и в 1990-е годы. Казалось, что с изменениями в России ценностные разногласия должны были снять или хотя бы уменьшить противостояние. Но в действительности в 2000-е годы оно возродилось уже под новым флагом. Это было неприятие России с геополитической точки зрения, которое распространялось и на оценки исторических событий. Я особенно остро ощутил это во время контактов с историками стран Балтии и частично Польши. Их жесткая позиция, интерпретация истории, фактически исключавшая многофакторный подход к истории, ангажированность, стремление подчинить оценку исторических событий сиюминутным политическим интересам влияли на возможности конструктивного сотрудничества с ними.

При этом надо отметить, что в стремлении доказать свою точку зрения на события 1939–1940 и последующих годов, они, вопреки принятым в мировой историографии оценкам, обвиняли Россию во всех смертных грехах с глубокой древности и до наших дней.

В подобном подходе к исторической памяти никакие контраргументы и очевидные всем доводы не воспринимались и отвергались без особых доказательств.

В основном эта позиция была свойственна историкам, политологам, журналистам не академического плана. Серьезные историки, как правило, старались не включаться в антирусские акции.

Они предпочитали отмалчиваться, поскольку антироссийская направленность поддерживалась официальными кругами и особенно средствами массовой информации.

В этой сложной ситуации мы продолжали линию на сотрудничество и контакты с теми многочисленными профессиональными историками академического плана, которые действуют в разных странах мира.

* * *

Работая в институте, по совместительству я преподавал в некоторых вузах. Из всех я бы выделил Дипломатическую академию МИД СССР. Это было в период с 1966 по 1976 год. Там читался курс по истории советской внешней политики. Я разделил его с известным дипломатом Валерианом Александровичем Зориным, который был советским послом во Франции, а затем какое-то время заместителем министра иностранных дел. Моим предметом была советская внешняя политика с 1917 по 1945 год, а Зорин читал курс по периоду после окончания Второй мировой войны.

И сегодня я вспоминаю свою работу в Дипакадемии с большим удовлетворением и даже с удовольствием. В то время в Дипакадемии были разные курсы. Были обычные слушатели, пришедшие учиться после школы. Но наиболее