Мария Склодовская-Кюри - Дмитрий Прокопец

Луи Бланка и Ренана. Ее увлекает поэзия Красинского и Словацкого, Франсуа Коппе, Мюссе, Гейне.

Так как в высшие учебные заведения Российской империи не принимали женщин, Мария начинает думать, что предпринять, чтобы получить высшее образование. Как поступить, чтобы и Броня смогла приобрести профессию медика в Париже, вернуться домой, стать земским врачом? Ведь жалкие заработки обеспечат ей учебу в Сорбонне в лучшем случае на год. А что будет потом?

Как самой Мане добиться своей цели — заниматься физикой и математикой, стать настоящим ученым? И выход найден!

Маня заявляет сестре, что она нашла место гувернантки с жалованьем в 500 рублей. Деньги она будет отсылать сестре в Париж, пока та будет учиться. А потом приедет в Сорбонну и сама — и тогда Броня будет помогать ей.

Бронислава отправляется в Париж, поступает в Сорбонну и находит жилье в Латинском квартале, самом бедном. Но все-таки это выход и возможность выучиться любимому делу и потом помочь решительной младшей сестре.

Гувернантка

Итак, Мария стала гувернанткой. Ее первым нанимателем была семья адвоката. И вот что об этом времени своей жизни 10 января 1885 года писала Мария двоюродной сестре, Хенрике Михайловской:

«Дорогая Хенрика, со времени нашей разлуки я веду жизнь пленницы. Как тебе известно, я взяла место в семье адвоката Б. Не пожелаю и злейшему моему врагу жить в таком аду! Мои отношения с самой Б. в конце концов сделались такими натянутыми, что я не вынесла и все ей высказала. А так как и она была в таком же восторге от меня, как я от нее, то мы отлично поняли друг друга.

Их дом принадлежит к числу тех богатых домов, где при гостях говорят по-французски — языком французских трубочистов, где по счетам платят раз в полгода, но вместе с тем бросают деньги на ветер и при этом скаредно экономят керосин для ламп.

Имеют пять человек прислуги, играют в либерализм, а на самом деле в доме царит беспросветная тупость. Приторно подслащенное злословие заливает всех, не оставляя на ближнем ни одной сухой нитки.

Здесь я постигла лучше, каков род человеческий. Я узнала, что личности, описанные в романах, существуют и в действительности, а также то, что нельзя иметь дела с людьми, испорченными своим богатством».

Это был первый горький опыт. К тому же место гувернантки в Варшаве не давало хоть сколько-нибудь значительных доходов. Да, труд полегче, дом ближе, да и наниматели должны быть, как представлялось Марии, людьми весьма интеллигентными и просвещенными. Но, увы, все было не так. Наниматели чаще «люди, испорченные своим богатством», жизнь в столице недешева — заработки расходятся по мелочам. Как же сдержать слово, которое Маня дала сестре?

И она решается занять предложенное ей пару недель назад место гувернантки в семье Зоравских, которые жили в своем поместье в 50 км от Варшавы. Ее решение вполне осознанное, и она понимает, насколько сильно закабаляет себя. Вот цитата из ее письма подруге:

«Я буду надолго лишена свободы, так как решила после некоторых колебаний взять место в Плоцкой губернии с оплатой в пятьсот рублей в год, начиная с первого января. То самое место, которое мне предлагали не так давно и которое я упустила. Хозяева недовольны теперешней гувернанткой и хотят меня. Впрочем, весьма возможно, что я им не понравлюсь точно так же, как прежняя…»

Отъезд из дома, расставание с отцом и сестрами Мане дались тяжело — ее беспокоило то, что она оставляет отца. К тому же ее тревожила неизвестность — как примут ее совершенно чужие люди, что ждет ее там? Ведь работа гувернантки — не просто умение вести себя с хозяевами, нужно еще и обладать терпением и знаниями, чтобы воспитывать детей. Но это еще и осознание, что ты человек, по сути, второго сорта — прислуга. Каково ей будет постоянно чувствовать это?

И вот она на месте, в Щуках. На удивление, хозяева приняли ее весьма радушно. Она старается завоевать доверие детей, привыкнуть к новому положению, ритму жизни, окружению.

Мария предполагала, что едет в провинцию, а значит, в деревню, что перед ней будут простираться леса, поля, озера. На деле из трубы сахарной фабрики, находившейся неподалеку, валил густой черный дым, проникая и в окна дома, где жила семья Зоравских, а вокруг раскинулись поля свеклы, ведь старший Зоравский был промышленником — изготавливал свекловичный сахар.

А это письмо Хенрике Михайловской Маня написала 3 февраля 1886 года:

«Вот уже месяц, как я живу у 3. Время достаточное, чтобы привыкнуть к новому месту. 3. — отличные люди. Со старшей дочерью, Бронкой, у меня завязались дружеские отношения, которые способствуют приятности моей здешней жизни. Что касается моей ученицы Андзи, которой исполнится скоро десять лет, то это ребенок послушный, но избалованный и взбалмошный. Но, в конце концов, нельзя же требовать совершенства! В этой местности все бездельничают, думают только об удовольствиях, а так как семья 3. держится несколько в стороне от этих хороводников, то является «притчей во языцех». Представь себе, что через неделю после моего прибытия обо мне говорили уже неодобрительно, и только потому, что я, еще не зная никого, отказалась ехать на бал в Карвач, центр всех здешних сплетен. Мне не пришлось жалеть об этом, так как мои хозяева вернулись с бала лишь в час дня; я была рада, что избежала такого испытания, да еще в то время, когда я чувствую себя далеко не совсем здоровой…»

Старшая дочь Зоравских, восемнадцатилетняя Бронка, отнеслась к ней поначалу очень тепло — ведь Маня почти ее ровесница, подружка! С ней можно будет секретничать, ездить на балы и приемы к соседям. Но Мария здесь чувствовала себя совершенно чужой, к тому же досужие пересуды и сплетни она никогда не любила, а на балы и приемы ехать отказывалась по одной простой причине: не было подходящих нарядов. Но в целом Мария своим положением довольна. Она пишет подруге, что и с хозяевами установились хорошие отношения, а со старшей из детей — даже дружеские. Да и ученица ей досталась неплохая. Вот интересная цитата из ее письма Хенрике:

«В Рождественский сочельник состоялся у нас бал. Я очень развлекалась, наблюдая за гостями, достойными карандаша карикатуриста. Молодежь неинтересна: барышни бессловесные гусыни, открывают рот только тогда, когда с громадными усилиями их вынуждают говорить. Наверно, есть тут и другие, более умные и образованные. Но пока что Бронка (дочь моих хозяев) представляется мне редкой жемчужиной и по своему здравому уму, и по своим взглядам на жизнь.

Я занята семь часов в день: четыре часа с Андзей, три с Бронкой. Немножко много, но что поделаешь!