Иван Дроздов - Разведенные мосты

— Ну, вот, — заговорил я с серьезным видом, — может, и не напрасно на меня напали критики?

— Не надо сомневаться в своей правоте! — решительно заявил мой собеседник. — Посмотрите на газету, где печатались статьи. Это «Литгадина», как у нас называют «Литературную газету». Там под крылышком еврея Чаковского собрались одни сионисты. Это уже не националисты; они к себе на работу берут не просто евреев, а биологически чистых особей; они даже и не расисты. У них налажен отбор людей при помощи какого-то биологического сепаратора. У них нет ошибок в отборе сотрудников, у них нет не только разных мнений, но даже и малейшего несовпадения во мнениях. Вот почему они так боятся всякого другого национализма, кроме еврейского. Особенно же они боятся русского национализма. Именно потому они так яростно и напали на ваш роман. А потом ещё, чтобы вас окончательно добить, они пальнули в вас из пушки самого большого калибра: натравили на вас и архитектора нынешней перестройки Александра Яковлева. Он, как вам известно, руководил в то время идеологическим отделом в ЦК партии, и его критика была равносильна приказу: этого писателя не печатать.

— Ну, Яковлев критиковал не только меня. Там досталось даже и такому писателю, как русский сказочник Кочнев.

— Вот-вот, русский сказочник! Русских сказок тоже не должно быть. И вообще: ничего русского!.. Ничего решительно! Вот он — главный пафос всех критических наскоков на таких писателей, как вы.

Мне было приятно слушать человека, которого я совсем недавно встретил, и по истории, по литературе я ничего не знал о его народе, о затерявшейся где-то у границ Турции маленькой стране Абхазии; краем уха не однажды слышал, что абхазы, как и осетины, нам близки и чуть ли не братья по духу, а может быть, даже и по крови, но и слухи, и сведения об этом были отрывочны, не имели серьёзных источников. Теперь же я видел перед собой человека, излучающего тепло участия и сострадания, и даже как будто бы обиды, нанесённой не мне, а ему лично, слышал такую боль души, которую я в недавнем прошлом испытал от несправедливых нападок критиков. Между нами протянулась незримая нить родства и общих интересов. Я сказал:

— На войне мы любили грузин, нам по душе был их весёлый нрав, характерный грузинский выговор наших слов. Мы как-то не задумывались, а кто из них мингрел, сван, не искали осетин, абхазов. Таково было наше воспитание, наш так называемый интернационализм. И, может быть, в той обстановке это было правильным, это сплачивало нас в одну боевую колонну.

— Да, в жизни народов бывают времена, когда опасность их объединяет, мы и с англичанами, и американцами были в одном строю. И я не говорю о какой-то ненависти, которая бы мешала людям жить. Нет, нет — ненависть плохой спутник. И даже простая неприязнь к рядом живущему будет отравлять вашу жизнь. Я, как и вы, русские, за дружбу между народами, за постоянную готовность прийти друг другу на помощь. Но ведь, наверное, когда великий интернационалист Югославии Иосип Броз Тито, — а он, кажется, был иудеем, — запускал в сказочный славянский край Косово толпы иноверцев из Албании, там тоже на всех углах раздавались эти речи: дружба! интернационализм! сербы и албанцы — братья до гроба!.. И прочее в этом роде. Но вот родное гнездо наполнилось до отказа чуждым народом. Хозяева молятся своему Богу, гости — своему, сербы поют свои песни, албанцам они противны. И что же в этой ситуации должно было произойти?.. А то, что и произошло. Вначале албанцы, используя ротозейство сербов, захватили власть на всех уровнях, потом стали рушить славянские храмы, а уж затем и убивать хозяев. Тех же, кто ещё оставался живым, выбрасывали из своих домов.

Вано помолчал с минуту, потом предложил выпить за дружбу народов, а выпив, с ещё большим напором продолжал:

— Вам, наверное, трудно будет поверить, но я вам скажу: у нас тут в Абхазии происходят примерно те же процессы, что и в Косово. Мой народ, обольщённый идеями интернационализма, так возлюбил своих братьев-грузин, — кстати, далеко нам не родных, — что не только пустил их в свой дом, но и позволил расположиться в красном углу и взгромоздить ноги на стол. Вы приехали к Бидзине, увидели дом-дворец, дорогую мебель, присланную по заказу из Болгарии, но вы ещё не знаете, что его родная сестрица имеет такой же большой дом здесь в Очамчире, а его два сына ещё более роскошно устроились в Сухуми. Вы что же, полагаете, что и хозяева этой земли абхазы так же безбедно поживают у себя дома? Ну, нет, далеко не так. И даже многие из коренных жителей и совсем не имеют не только особняков, но и жалких клеток в хрущёвских домах. А вот теперь и подумайте, в чём же тут дело?.. Почему большинство грузин, переехавших к нам в Абхазию, живут, как ваш друг Бидзина, а мои сородичи вот в таких глиняных халупах?

По моей давней журналистской привычке и по положению прозаика, пишущего эпические произведения, я в подобных беседах не тороплюсь выкладывать свое мнение, а даже и наоборот, принимаю вид не очень-то знающего проблему человека; моя писательская страсть знать больше, вывернуть собеседника наизнанку глушит во мне всякую охоту к дискуссии, я становлюсь слушателем, и только слушателем. Давно заметил, что именно такая позиция поощряет собеседника ко всё новым откровениям; он воодушевляется, выкладывает и такое, что музыканты называют импровизацией. Что же до моего тёзки Вано, он действительно много знал по нашей теме и, как университетский профессор, прекрасно владел материалом. В этом далёком кавказском уголке я неожиданно встретил человека, от беседы с которым можно было поумнеть на полпуда.

Мы выпили бутылку сладкого виноградного вина, у меня пропала охота к обеду; я только думал, как бы засветло приехать в Араду. Вано вдруг заговорил на другую тему:

— Долго ли вы намереваетесь тут гостить?

— Совсем недолго. Два-три дня побуду и поеду домой. Сказать откровенно, меня уже тянет в Москву. Там сейчас много проводится собраний, кипят диспуты — мне бы не хотелось быть в стороне от важных общественных событий. Кстати, что вы думаете об этом «новом мышлении», провозглашённом Горбачёвым?

— Я охотно изложу свои мысли, но вначале скажите: не хотите ли вы поехать в Москву со мной и ещё с одной женщиной на автомобиле?.. Она, видите ли, эта женщина, любит путешествовать на автомобиле, но одна боится; наша компания была бы для неё желанна.

— Я, пожалуй, готов войти в свиту вашей дамы.

— Ну вот и отлично: я сейчас же ей позвоню.

И он стал звонить. И очень скоро обо всём договорился. Вернувшись к столу, сказал:

— Нина приглашает нас с вами на обед. Кстати, она москвичка и очень любит общаться с земляками.