Пять лет рядом с президентом - Виктор Николаевич Ярошенко

58 лет, но насколько я понял из разговоров при подготовке визита, он редко бывал за границей. Да и когда выезжал за рубеж, то это были формальные протокольные поездки по линии КПСС, во время которых понять преимущества рыночной экономики было невозможно и даже противопоказано. А ведь именно такую задачу мы упорно ставили перед собой с Павлом Вощановым.

В Соединенные Штаты мы прилетели днем. В нью-йоркском аэропорту им. Джона Ф. Кеннеди нас встречали прилетевшие раньше Алференко и Гаррисон. На утро следующего дня было уже запланировано первое серьезное выступление Ельцина по американскому телевидению в одной из самых популярных программ «Лицом к стране».

В большом номере престижной гостиницы, который предоставили Ельцину, наша немногочисленная команда решила собраться для уточнения последних деталей интервью. Когда мы открыли дверь, то практически замерли на пороге: батарея бутылок виски, джина, ликеров заполнила столы и столики, искусно расставленные по всему номеру, не говоря о холодильнике.

– Входите, не стесняйтесь, господа, – пригласил нас Борис Николаевич. – Полюбуйтесь на американское гостеприимство для «русского мужика».

Гнева в его интонации не было, только нестерпимая досада и боль. Очередной удар в сердце – он понимал, что его провоцируют.

Все, кто прилетел с Ельциным, были намного моложе его – почти на 15 лет и отдавали должное его опыту и интуиции. Я понимал, как нелегко ему будет в Америке. В шесть часов утра мы приехали на студию, и нам объяснили, как проводится программа «Лицом к стране».

Начался прямой эфир. Вопросы, как пули, пытались найти наиболее уязвимые места в высказываниях будущего президента России.

– Как вы относитесь к Горбачёву? Ведь раньше вы были почти друзьями?!

– Почему вы всегда «бывший»?

– Почему вы не оставите политическую арену? Разве у вас есть какие-то перспективы?

Ельцин отвечал немногословно, но очень четко. По-моему, интервью намного больше изнурило ведущего, чем интервьюируемого.

Сразу же после выступления Ельцину принесли какую-то бумагу и попросили подписать. Переводчик объяснил, что это гонорар за интервью. Ельцин не произнес ни слова, встал и вышел из студии.

В гостинице, куда мы приехали только на полчаса, разразилась буря.

– Вы что, предупредить меня не могли об этой провокации? Летим обратно, – сурово произнес Ельцин. – Так вот о каких баснословных гонорарах, за которыми я еду в Америку, вещала накануне моего визита радиостанция «Свобода»? Спасибо, удружили.

– Поверьте, Борис Николаевич, – как можно убедительней пытались мы объяснить ему. – Это международная, особенно американская, практика. За выступление политиков даже меньшего ранга в Америке обязательно полагается гонорар. Таковы правила. Уверяем вас – вполне цивилизованные.

– Хотите сказать, что я мыслю коммунистическими категориями, – саркастично заметил он.

Сделали вид, что не поняли его. Все с последней надеждой посмотрели на меня.

– Надо учитывать и немалый процент от этой суммы, который берут организаторы на покрытие своих расходов, – решил я ввести в действие экономические аргументы. – Кроме того, перелеты, гостиницы, автотранспорт, переводчики, переговоры – всё это стоит очень дорого. За всё надо платить. Откровенно говоря, только с помощью этих гонораров вы будете экономически независимы от наших спонсоров.

– Ладно, – неохотно согласился Ельцин. – Но не все же деньги уйдут на это, – резонно заметил он.

– Верно. Вы давно говорили о необходимости поддержки фонда «АнтиСПИД», – сказал я.

– Идея хорошая, – наконец поддержал Ельцин и с неподдельной радостью произнес: – Мы поступим еще лучше. На все, что останется от этих гонораров за вычетом накладных расходов, купим одноразовых шприцев для детских больниц.

Сейчас это звучит странно, но в конце восьмидесятых годов в СССР практически ничего не было, даже одноразовых шприцев для детских больниц.

Первое впечатление Бориса Николаевича от Америки было ошеломляющим.

– Всё как будто специально сделано так, чтобы не только привлечь внимание, но и поразить изобилием и головокружительным темпом жизни. Много всего построено и создано для человека; качество строительства отличное… Каждая семья живет в отдельном доме или квартире. Магазины забиты продуктами и товарами народного потребления. И всё это на фоне наших трущоб и пустых прилавков! Мне просто стыдно за КПСС – «организатора и вдохновителя всех наших побед». Нужны срочные перемены.

Поездка в американском метро, напротив, энтузиазма у Бориса Николаевича не вызвала. Как бывший глава Москвы он заметил:

– Как-то мрачновато, да и чистоты бы побольше.

На следующий день в 9 часов отправились на Нью-Йоркскую фондовую биржу, где прошли переговоры о проработке перспектив создания с помощью американцев аналогичной биржи в Москве. По возвращении я написал Горбачёву соответствующую безответную записку.

Меня не переставала поражать способность Ельцина вникать в суть дела и принимать наиболее разумные решения по новым для него вопросам, о которых только вчера мы длинно и пространно впервые рассказывали ему.

Он мгновенно запоминал новые для себя понятия и экономические категории. Так, во время одной из наших очередных «проработок» Ельцин сказал «потенциальные американские инвеститоры». Немного погодя, пересказывая этот фрагмент, я намеренно усилил интонацию и сделал акцент, произнеся – «американские инвесторы», а потом на секунду остановился.

Борис Николаевич поднял голову, внимательно посмотрел на меня и утвердительно кивнул головой. С тех пор он говорил только «инвесторы». Хотя двадцать пять лет назад это слово звучало для нас ново.

И таких примеров было немало. В нем был заложен очень методичный и настойчивый механизм самообучения. Я уверен, что Борис Николаевич мог бы при желании освоить практически любую профессию.

В 11 часов Ельцин дал интервью Дэну Разеру в получасовой передаче последних известий телекомпании Си-би-эс. Практически ни в одном из своих выступлений Ельцин не повторялся.

Полчаса на отдых – и на этот раз встреча с высокопоставленными чиновниками в Совете по внешним сношениям США. Вопросы следовали один за другим. У меня создалось впечатление, что Ельцина пытаются загнать в угол, раззадорить и увидеть не трезвого, разумного политика, а «русского варвара». Всюду нас сопровождала толпа журналистов и телерепортеров. Им никогда не отказывали в участии в той или иной встрече. В конце концов Ельцин сдержанно, но жестко сказал:

– Если вы ждете от меня каких-либо политических скандальных признаний, то попусту теряете время. На все вопросы я отвечаю совершенно откровенно. А дописать можно что угодно, – добавил он, обращаясь к журналистам.

На обеде, устроенном руководством Совета по внешним сношениям, ни журналистов, ни двусмысленных вопросов не было.

В 14 часов Ельцин выступил в телепередаче «Час новостей». Опять честный аналитический рассказ о событиях, происходящих тогда в Советском Союзе, о путях выхода из экономического и политического кризиса.

В 17 часов – лекция в Институте им. Гарримана при Колумбийском университете. Первые несколько минут в аудитории царила атмосфера настороженности и явного недоверия.

– Если хотите, – выждав долгую паузу, произнес Борис Николаевич, – я расскажу вам о своем детстве.

Молчание. Никакой реакции.

– Тогда о юности, – с той же спокойной интонацией продолжил он.

Незначительное оживление, но опять нарочитая отстраненность.

– Хорошо, – добродушно улыбаясь «ледяной» аудитории, сказал Ельцин. – Значит, о первой любви.

Зал ожил. Чудо свершилось.

Тогда я понял главное. Ельцин четко знал: именно здесь ни за что нельзя отступать, каких бы нервных затрат это ни стоило.

Вспомнил, как в одной из бесед он рассказал: «Характер у меня закалялся с детства. Сила не всегда заключается в мускулах. Недаром говорят: “За одного битого двух небитых дают”».

Наверняка Ельцину неоднократно бороться, переживая и предательство, и поражения, но он никогда не сдавался – я это точно знаю – и становился еще сильнее.

После выступления в Институте им. Гарримана, в 19 часов, Борис Николаевич присутствовал на ужине с руководителями ведущих американских компаний. Его пригласил Дэвид Рокфеллер. Почему я пишу – присутствовал, потому что Ельцин не успевал поднести еду ко рту, как один вопрос сменял другой. Так и хотелось крикнуть: «Где ваши манеры, господа? Это же не машина, не робот, а человек – пусть сильный, крепкий, но человек!» Я все-таки не выдержал и одному бизнесмену, которого знал, «намекнул» на то, что неплохо бы дать гостю поесть. На непродолжительное время атака прекратилась. Ельцин успел быстро прожевать салат, но не более того.

Ночью мы вылетели в Балтимор, где уже рано утром Ельцина ждали в Университете им. Джонса Хопкинса.

Вместо еды в номере университетской гостиницы опять стояли одни бутылки с разными напитками.

– Они, наверное, здесь все на «горячительной» диете, – сказал Ельцин, прекрасно зная об идущем «на запись» каждом его слове, – а ведь как хочется поесть…

Его постоянно провоцировали. Поспать удалось не более двух часов.

На следующий день было запланировано более пяти встреч.