Семён Пегов - Я и рыжий сепар

Ознакомительный фрагмент

— Буквально пару часов назад укропы из артиллерии расхерачили водопроводную трассу, через которую снабжались Славянск, Горловка и частично Донецк. — Воха показал рукой, облаченной в окостеневшую тактическую перчатку, направо.

Я всмотрелся в поле, через которое проходила огромная труба — диаметром, наверное, в метра два, — и увидел, как из кривых и острых дыр изрыгались фонтаны жидкости.

— Судя по тому, как ВСУ упорно долбили по Славянской ТЭС из «Градов», они намеренно уничтожают инфраструктуру, — продолжал Воха, — им главное против ДНР гражданское население настроить, они ведь понимают, что народ за нас… Но если люди месяцами будут без воды и света сидеть — надолго ли их хватит? Хитрожопый у нас противник, в прямое столкновение не вступает, берет измором…

— Останови, на минуту буквально — я сниму разбитый водопровод! — попросил я.

— Ты чего, офигел? Правосеки в любой момент могут здесь на трассу выскочить с бронетехникой, их силы уже вошли на окраину Николаевки. Учитывая, что наша группировка уже недели две как в оперативном окружении, им не составляет сейчас труда попытаться разрезать наш фронт на две части.

— Ладно, сниму из окна.

К тому моменту, как мы подъезжали к Николаевке, как раз со стороны ТЭС, испускающей неестественные для сооружения клубы черного и ядреного дыма, начало смеркаться. На въезде в город на блокпосту суетились ополченцы — их лица были черны, истощены, взволнованы. На обочине сидели чумазые и постанывающие раненые — ждали, пока их эвакуируют.

— Чьи? — безапелляционно поинтересовался Воха у постовых.

— Это люди Мачете.

— А где он сам?

— С Моторолой недалеко от госпиталя.

— Дзякую! — Воха поставил точку в лаконичной беседе и погнал к больнице.

Моторолу мы застали у «буханки», рядом с которой он руководил погрузкой ПТУРов, АГСов и ящиков с боеприпасами. Судя по всему, где-то рядом была база-штаб, где хранилось все это добро. Довольно быстро стало понятно — ополченцы уходят из Николаевки, а задача Мотора — сделать это грамотно, сохранить как можно больше людей, оружия и техники.

— Отступление? — Я ограничился одной фразой, дабы не раздражать никого, ребятам было явно не до комментариев прессе.

— Приказ первого, — ответил мне Серега с позывным Корень. Ему было лет тридцать пять, фигура борца, который давно не выходил на ковер, коренастые плечи, толстые ноги, небольшой живот, круглое лицо. Он недавно приехал в Славянск из Крыма работать в стрелковском штабе медийщиком, мы пересекались иной раз на съемках, он тоже гонял на передовую с камерой, теперь глаза у него вылезали из орбит, в руках он крепко сжимал автомат. Поймав мой удивленный взгляд, отвечал отрывисто, чуть заикаясь: — Мина взорвалась в метре от меня, а то и ближе, прикинь, всех пацанов, что были рядом, посекло, двое не выжили, а я цел, контузило только…

— Охренеть, — говорю, — рад, что ты цел.

— Автомат я у убитого укропа забрал, первый мой трофей. Бой был, когда ВСУ заходили в Николаевку, я с мотороловскими ребятами попал под замес, но мы их задержали… Я там тогда понял, что без автомата в бою никак. Короче, я теперь комбатант, — подытожил Корень, на лице застыла перекошенная полуулыбка-полуоскал, из-за контузии, наверное, она никак с его лица не сходила.

— Сэмэн, — окликнул меня Моторола, — у тебя есть десять минут, чтобы сгонять в больницу, пообщаться с гражданскими, которых ранило во время артобработки, перед тем как нацики вошли в город. Корень, проводи его… Не задерживайтесь только. Через десять минут мы выдвигаемся.

Крымский Серега нервозно огляделся по сторонам, как будто определяя, в каком направлении больница, в обычной ситуации такие сомнения вызвали бы во мне напряжение, но здесь напрягаться было бессмысленно — надо либо идти, либо нет. Я пошел за Серегой. В типично советской, обшарпанной больнице не осталось электричества. Артобработка ВСУ вырубила все коммуникации, похоже, в поликлинике даже воды не хватало, измученные медбратья и медсестра, как сомнамбулы, шарахались по коридорам, где через метр-два стояли припаркованные носилки с людьми, которых посекло осколками снарядов различного калибра. У кого уцелела батарея — освещали себе путь мобильниками. Когда сектор этого слабого индивидуального освещения падал на нас с Корнем, в глазах встречных загорались вспышки полуживотного ужаса. Медперсонал не знал, за кого нас принимать: я в бронике и каске, Серега Корень — тот и вовсе в камуфляже с автоматом — то ли это уже вэсэушники зачищают местность, то ли ополченцы, которые отстали от отступающей колонны. Они были испуганы и насторожены. На мой околомосковский говор реагировали доброжелательно, врачи надеялись все-таки, что дэнээровцы отобьют атаку украинской армии. В противном случае их судьба была туманна. Никто ведь не поверит, что они не оказывали медицинской помощи тем, кого в Киеве называли террористами. После гибели нескольких журналистов всем стало понятно: в этой войне международные конвенции о статусе репортеров, а значит, берите шире — врачей не работают. Я спросил, почему поликлиника не эвакуируется? «А куда?? В Славянск??? Там же блокада…» Эти люди были испуганы, но по-своему прагматичны. То, что Славянск Стрелкову не удержать своими силами, стало очевидно, не только из ежедневных речей министра обороны ДНР, но и теперь из их реального опыта. Николаевку раскатали из реактивных систем залпового огня, самоходных артиллерийских установок и танков. Противопоставить им ополченцы могли разве что несколько минометов, стрелковое оружие и малоэффективные против артиллерии гранатометы и крупнокалиберные пулеметы. В таком соотношении сил — это ни о чем. Надежда сохранялась на то, что вмешается Россия, на это надеялся и Стрелков. Но Россия не вмешивалась: политические заявления, конечно, звучали, однако армию в Донбасс тогда никто не вводил. Шансы были пятьдесят на пятьдесят. Медики положились на судьбу и как могли спасали раненых. Добрая половина из них — сотрудники Славянской ТЭС. Я поговорил с мужчиной, у которого вместо правой нижней конечности было настоящее месиво, его обкололи обезболивающим, но, в отличие от рабочих на соседних койках, он был в сознании и мог еще что-то соображать.

— Самое обидное, — проговорил сорокалетний, посеревший от потери крови мужик, — непонятно — нас-то за что. Я даже на референдум этот не ходил, просто продолжал делать свою работу на станции, я же не на ДНР работал… — Продолжить он не смог, потому что вмиг посерел еще сильнее, видимо, и его силы были на исходе. Я не стал приставать с расспросами, ситуация ясна. Врач посолиднее, чем рядовые сотрудники (не было времени выяснять должность), с каким-то отдающим больничным запахом отчаянием сообщила статистику: