Ксения Куприна - Куприн — мой отец

Живем в Гурзуфе, у самого моря. Соседей нет. Но есть третья свободная комната и в ней кровать. Есть также готовый стол. Итак, если некто вдруг возьмет и приедет в Гурзуф, на дачу Максимович, — то кроме радостной встречи он найдет еще все готовые удобства (кроме „удобства“, которые — увы! — в первобытно-даниловском виде), морское купанье, верховую езду, рыбную ловлю, а главное, нетерпеливо ожидающего соскучившегося друга.

Целую тебя, Лиза тебе шлет привет. Помни ради бога, что я не только люблю тебя несравненно, но и горжусь твоей дружбой. Могу ли я дурно говорить о тебе? Подумай.

Иногда я бывал несправедлив к тебе, но только тогда, когда М. К. уверяла меня, что ты был ее любовником. Я не верил, но впадал в сильное бешенство.

Она выдумывала про тебя дурацкие анекдоты, выдумывала прозвища и через день ссылалась на меня!

И сейчас меня душит ярость, я ничего не могу с собой поделать».

Еще письмо Батюшкову:

«17 мая 1907 г. Гурзуф.

Ты, я вижу, милый Фед. Дмит., отбился от рук. Вот именно, правильнее всего заложить часы, взять аванс и ехать куда хочется. Ты так много и так бескорыстно делал для других, что даже сам не подозреваешь, что на затраченный тобой душевный капитал наросли огромные проценты, и ты не догадаешься их тронуть.

А у меня любовно созрел удивительный план. Втроем в Батуме покупаем трех лошадей. Ел. Мор. в мужском костюме. Едем Военно-Грузинской и В.-Осетинской дорогами. Едем в Грузию, Сванетию, в аулы. Ночуем, где бог послал. Едим барашка-марашка, пьем вино-мино, поем мравол-джаллием, заводим кунаков, объединяем Кавказ с Россией, и потом тебе самому будет курьезно читать, как вся эта поездка отразилась у меня в рассказе».

И наконец еще одно письмо, горькое и тревожное:

«21 мая 1907 г. Гурзуф.

Дорогой Фед. Дмитр.

Я не могу работать! Мысли о Люлюше, злоба против М. К. и многое-многое — печалят меня, тревожат и разбивают желание работать. Я подумываю о Кисьме! (Имение брата Ф. Батюшкова. — К. К.) Но подумываю также и о том, чтобы на летние месяцы взять с собою Люлюшу (с согласия матери). М. К. едет за границу до октября. А Люлюшу оставляет сначала у Маминых, а потом берет с собою. Чем девочке жить в Финляндии, под дождем, а потом мыкаться по железным дорогам — самое лучшее пожить опять в деревне, которая так полезна была ей в прошлом году. Осенью она опять может быть с матерью хоть весь год.

Не поможешь ли ты тут мне советом или делом! Ведь М. К. знает хорошо, что за девочкой будет тщательный уход и никто никогда не иначе отзовется о маме, как с большой нежностью. Да ведь и девочка ей вовсе не нужна. Она держит ее и будет около себя держать как орудие злобы и мстительности против меня. Вспомни ты хоть прошлое лето. Ведь М. К. была тогда совсем, совсем свободна. А разве она хоть раз подошла к Люлюше и занялась ею? Когда я ей об этом говорил, она обрывала меня грубо: „У меня есть на это бонна!“

Ах, все это так выводит меня из себя. Я слабый, слабовольный человек и не могу побороть этих мелочей. Они у меня и днем, и ночью, и во сне».

Александр Иванович и Лиза возвращаются из Гурзуфа и едут в Даниловское к Батюшкову, где отец пишет рассказ «Изумруд».

В своих воспоминаниях о Куприне, названных «Стихийный талант», Батюшков пишет об этом:

«Однажды в деревне, в Новгородской губернии, возвращались мы из какой-то поездки к соседям верхами. Подъезжая к усадьбе, я заметил потраву: чья-то лошадь забралась в овес. Я спешился, чтобы прогнать лошадь, но Александр Иванович подхватил ее за челку и привел в дом. Сел на нее верхом, заставил подняться по ступеням балкона и, как капризный ребенок, настоял, чтобы ее оставили ночевать в доме, и привязал около своей кровати. „Я хочу знать, когда и как лошадь спит, — говорил он, — хочу с ней побыть“. На другой день повторилась такая же история, но приведена была другая лошадь. Александр Иванович за ней ухаживал, кормил, поил и решился прекратить свои опыты лишь тогда, когда его спальня пропиталась запахом конюшни.

В эту пору он задумал рассказ „Изумруд“, и нельзя не признать, что „психология“ лошади им представлена в высшей мере правдоподобно. Конечно, едва ли присутствие лошади в его комнате что-нибудь ему дало для раскрытия „внутренней жизни лошади“, но ощущение ее близости как-то настраивало его в нужном для творчества направлении…»

Вскоре отец начинает собирать материалы для повести «Суламифь» — на сюжет библейской легенды о любви царя Соломона к простой девушке. Мама часто мне говорила, что Александр Иванович писал свою повесть под впечатлением своей любви к ней. Батюшков, которого отец, увлеченный своей работой над повестью, просит присылать ему разные материалы, тоже подтверждает это.

«Сельский священник принес старинную Библию. Куприн стал ею зачитываться. Тут подошел и субъективный мотив: он недавно перед тем разъехался с первой женой и собирался вновь вступить в брак. И если раньше, после первой женитьбы, он любил себя ставить в положение Пушкина, перед которым он как-то особенно благоговел (Пушкин и Толстой — его литературные кумиры), то теперь его страстно захватил облик царя Соломона. Ему все нужно было о нем узнать: и историю, и легенды, все апокрифы о Соломоне, исследования в этой области, бывшие в ту пору религиозные культуры и т. д. Словом, в течение нескольких месяцев он только и бредил Соломоном и Суламифью. Пересказать по-своему „Песнь песней“ и придать реальный смысл тому, что толкуется иносказательно, стало у него душевной потребностью. Образы неотвязчивые стояли в его воображении».

Невероятно увлеченный своим сюжетом, Александр Иванович пишет В. А. Тихонову:

«Теперь роюсь в Библии, Ренане, Веселовском… потому что пишу не то историческую поэму, не то легенду, — я сам не знаю что, — о любви Соломона и Суламифи, прекрасной, как заветы Соломона, как шатры Кидорелия. Что выйдет — не ведаю, но задумано много яркой страсти, голого тела и другого. „Аромат ноздрей твоих, как запах яблок“, „не уклоняй очей твоих от меня, ибо они волнуют меня“. И все в таком роде. Знаешь ли ты, что у Соломона был кубок из цельного, великолепного изумруда. Этот кубок впоследствии хранился как „il sacro catino“ в соборе св. Лаврентия в Генуе.

Если тебе что-нибудь понадобится о драгоценных камнях, о древнем туалете и Палестине, о роскоши Египта и Тигра, обращайся в мою лавочку».

Из всех своих произведений Куприн больше всего любил «Суламифь».

Работа не мешает отцу принимать участие в разных самодеятельных (любительских) спектаклях.

Из Устюжны Куприн пишет В. А. Тихонову: