Геннадий Прашкевич - Жюль Верн

«Nel giardino de'mille fiori, Andiamo, mio cuore…» Кто знает, что происходит в душе усталого писателя, когда он вспоминает давно прошедшее? Почему, выглянув из окна, он сегодня слышит любимый, пусть и утраченный голос или трель соловья, а назавтра не видит и не слышит ничего, кроме фауны и флоры?..

14

Жюль Верн охотно читал появляющиеся во Франции переводы русских писателей.

«Мне приснился совершенно неожиданный для меня сон, — подчеркнул он для себя карандашом строки в переводе романа «Подросток». — В Дрездене, в галерее, есть картина Клода Лоррена, по каталогу — "Асиз и Галатея"; я же называл ее всегда "Золотым веком"… Эта-то картина мне и приснилась, но не как картина, а как будто какая-то быль… уголок греческого Архипелага, причем и время как бы перешло за три тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее побережье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце… О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей… Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы…»

И далее: «Был уже полный вечер; в окно моей маленькой комнаты сквозь зелень стоявших на окне цветов прорывался пук косых лучей и обливал меня светом… Это заходящее солнце первого дня европейского человечества, которое я видел во сне моем, обратилось для меня тотчас… в заходящее солнце последнего дня европейского человечества!..»

Последние дни европейского человечества…

15

В декабре 1892 года вышел в свет новый роман Жюля Верна — «Клодиус Бомбарнак», записки французского репортера, путешествующего по Великой Трансазиатской магистрали.

Жюль Верн опять писал о России, которая чрезвычайно его привлекала, но о которой он, к сожалению, знал меньше, чем о Северо-Западном проходе или Северном полюсе, потому что о полярных странах существовали отчеты серьезных исследователей, а о России ему больше всего запомнились рассказы Александра Дюма-отца.

«Между тем, — читаем мы откровения героя-рассказчика, — я постарался запастись самыми разнообразными сведениями — и географическими, и этнографическими — относительно Закавказской области.

Стоило ли мне в таком случае узнавать, что меховая шапка, какую обычно носят горцы и казаки, называется "папахой", что стянутую в талии верхнюю одежду с пришитыми на груди гнездами для патронов одни называют "черкеской", а другие "бешметом"! К чему мне теперь знать, что грузины и армяне надевают островерхие шапки в виде сахарной головы, что купцы носят "тулупы" — нечто вроде шубы из бараньей шкуры, а курды или персы щеголяют в "бурках" — шерстяных накидках.

А "тассакрави" — головной убор прелестных грузинок, состоящий из тонкой ленты, шерстяной вуали и кисеи, который им так к лицу! А их яркие платья с широкими прорезями на рукавах; их "шальвары", опоясанные у талии; летние одежды из белой бумажной ткани, а особенно зимние — из бархата, отороченные мехом и украшенные серебряными позументами и, наконец, "чадра", закрывающая голову до глаз. Все это я старательно занес в свою записную книжку, но к чему мне теперь рассказывать о грузинских модах?

И все же, хочется вам сообщить, что в национальные оркестры входят "зурны" — нечто вроде пронзительных флейт "саламурн", напоминающих писклявые кларнеты, мандолины с медными струнами, по которым водят пером, "чианури", своеобразные скрипки, которые во время игры держат вертикально между колен, и, наконец, "димплипито" — род цимбал, грохочущих, словно град по оконным стеклам.

Примите также к сведению, что "шашка" — не что иное, как сабля, висящая на перевязи, расшитой серебром и украшенной металлическими инкрустациями; что "кинжал" или "канджнар" — нож, который носят на поясе, и что вооружение кавказского солдата дополняется еще длинным ружьем с узорчатой чеканкой на стволе из дамасской стали.

Могу еще вам сказать, что "тарантас" — это дорожная повозка на пяти деревянных рессорах, расположенных между широко расставленными небольшими колесами, что запрягают в нее тройку лошадей, а правит ими "ямщик", сидящий впереди на козлах. Когда же приходится брать у "смотрителя" — то есть начальника почтовой станции на Кавказских дорогах — четвертую лошадь, то к ямщику присоединяют еще одного возницу — "форейтора".

Так знайте же, что верста равна одному километру шестидесяти семи метрам, что кроме оседлых народностей в Закавказье есть и кочевые: калмыки — их насчитывается пятнадцать тысяч, киргизы мусульманского вероисповедания — восемь тысяч, кундровские татары — тысяча сто человек, сартовские татары — сто двенадцать человек, ногайцы — восемь тысяч пятьсот и, наконец, туркмены — около четырех тысяч!..»

Такова жизнь России — по Жюлю Верну.

Завоевание русскими Туркестана шло полным ходом.

Вот Клодиус Бомбарнак и отправился на Великую Трансазиатскую магистраль, которая должна была дотянуться аж до Пекина.

Шесть тысяч километров!

России всегда были присущи масштабы.

Приключений в пути хватало, тем более что в Москве в поезде появился необычный пассажир по имени Фарускнар. Имя это звучит как персидское, но на самом деле Фарускнар был из коренных монголов (речь ведь о России) и являлся директором правления новой дороги. Чуть позже выяснилось, что в том же движущемся на восток поезде (перевозящем, кстати, китайскую императорскую казну) в специально упакованном ящике прячется «заяц», которого друзья (в целях экономии) тайно, по багажному тарифу отправили в Пекин…

О романе «Клодиус Бомбарнак» писали, как о попытке показать давнее соперничество Англии и России в Азии, но, скажем прямо, такая попытка получилась гораздо убедительнее у Редьярда Киплинга, позже написавшего знаменитый роман «Ким». Там героям сочувствуешь, там герои — живые в живом. Там плотная жаркая ночь, там запах горячих лепешек, добрый лама, ищущий потерянную реку, старинная пушка в Лахоре, там задыхаешься от атмосферы невероятных и в то же время самых обыкновенных чудес, густо насыщающих жизнь Азии. Но в 1890-х годах «Ким» еще не написан — и читателям приходится разглядывать Россию из окна жюль-верновского вагона (романа), а приключения происходят не с дерзким мальчиком, постепенно превращающимся в опытного британского агента, а с легкомысленным французом, постоянно ожидающим чего-то невероятного.