Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

не был ни в одной стране, куда должен был завести маршрут, и готовился к волнительным впечатлениям. Во время этого путешествия он напишет больше десятка писем домой, и в каждом из них будет изумление от увиденного. В его душе оживёт детство, когда мечтания о дальних морях и странах были великолепной сказкой, которая когда-нибудь неизменно должна была превратиться в быль. И это случилось!

На всём протяжении путешествия Паустовский будет вести записи, которые впоследствии оформятся в его «Европейский дневник», больше похожий на тезисник, чем нежели на какое-то полновесное очерковое повествование. Спустя годы Даниил Гранин, взяв за основу содержание этого дневника, напишет на его основе небольшую повесть, назвав её «Чужой дневник», в которой не только расскажет о том самом знаменательном путешествии, но и, воссоздав образ самого Паустовского, красочно обрисует не только его характер, но и степень увлечённости круизом.

А ещё в путешествии Паустовский много фотографировал. Фотографировал хорошо.

«Я отпечатал около 500 фотографий, – напишет он Рахманову 24 ноября 1956 года. – Есть очень хорошие (без хвастовства) – особенно Акрополь, Сорренто и Париж. Вам пока посылаю только фотографии, где Вы присутствуете в разных видах и качествах»{317}.

Путешествие вокруг Европы подарило Паустовскому праздник.

Единственное, что не получилось в этом путешествии, так это встретиться с Верой Муромцевой-Буниной: она в этот момент была больна.

По возвращении в Москву Паустовского ждал бурлящий ураган литературной жизни, от которого он, как ни старался, всё же не смог укрыться, попав в его самый эпицентр.

«Попаcть… в “глаз тайфуна” – иными словами, в центр урагана»

В 1956 году в «Новом мире» № 8, 9, 10 публикуется роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым».

В условиях «оттепели» ещё ни одно произведение не было подвергнуто такому масштабному обсуждению, как роман «Не хлебом единым», публикация которого вскрыла в обществе глубокие противоречия, связанные с передовой мыслью и бюрократией, всецело убивающей новаторство и желание созидания.

Сказать о том, что сюжет романа сложен, нельзя. Он даже в чём-то примитивен, но рождён самой жизнью. Автор попал в самую болевую точку общества, ударив по бюрократии не только её нижних эшелонов власти, но и по самому её верху, что, естественно, не могло остаться незамеченным.

В романе рассказывалось, как изобретатель-самоучка, учитель из рабочего сибирского посёлка Дмитрий Лопаткин, создавший жизнеспособный проект чугунолитейной машины для изготовления труб, никак не может воплотить своё изобретение в жизнь. Пройдя все испытания, от клеветы до обвинения, от признания психически нездоровым до обмана, всё же не сдался и достиг своей цели. И тут, как противопоставление, автором выведен образ Леонида Дроздова, чиновника, который всячески препятствует Лопаткину внедрить его изобретение в производство. Это и есть та самая убивающая сила зла, которая крайне губительна для общества.

Судьба Лопаткина была близка основной массе простой читательской аудитории, но понимали её и те, кто был в позиции Дроздова. Борьба противоречий, сражение добра и зла. Паустовский не мог остаться в стороне и 23 октября 1956 года приехал в ЦДЛ на читательское обсуждение романа, организованное секцией прозы Московской организации Союза писателей СССР, чтобы высказать свою точку зрения, которая впоследствии не только повергла в шок присутствовавших, но и испугала самого Дудинцева, в горячке назвавший её «медвежьей услугой».

Желающих послушать выступавших было так много, чтобы хоть как-то сдержать людской поток, заполонивший улицы Герцена (ныне Большая Никитская) и Воровского (ныне Поварская), властям пришлось стянуть к ЦДЛ не только пешую, но и конную милицию.

Паустовский выступал не первым.

До него успели выступить главред «Нового мира» Константин Симонов и Всеволод Иванов, председательствовавший на секции, писатель Лев Славин и руководитель Московской организации Союза писателей Сергей Михалков.

Паустовский выступал дважды. И оба раза говорил так, как думал, без скидки на присутствовавшую аудиторию:

«Дудинцев выразил ту огромную тревогу, которая существует у каждого из нас, тревогу за моральный облик и за чистоту советского человека, за нашу культуру. Книга Дудинцева – это беспощадная правда, которая единственно нужна народу на его трудном пути – нового общественного строя»{318}.

Те, кто выступал после Паустовского, хотели хоть как-то снизить накал страстей, случившийся после выступления Константина Георгиевича, но это получилось как-то не очень.

Кто не слышал речи Паустовского в ЦДЛ, могли прочитать её в листовках, которые уже следующими днями стали «ходить» по Москве, словно воззвание к определённым действиям.

Понятное дело, ЦК КПСС такой выпад Паустовского не могло оставить без внимания.

Были вызовы в ЦК, серьёзные разговоры и даже докладные записки в секретариат того же ЦК. Разумеется, дело дошло и до Хрущёва. На одном из совещаний у министра культуры Екатерины Фурцевой писатель Сергей Смирнов так раскипятился, что назвал Паустовского контрреволюционером, а Симонова троцкистом. Тогда за Паустовского и Симонова на той встрече заступился Федин, осадив «обвинителя».

1 декабря 1956 года в докладной записке Отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей» относительно Паустовского было сказано, что он своим выступлением на обсуждении романа «Не хлебом единым» заявил, «…что роман зовёт в бой против чиновников, которые захватили управление всей нашей жизнью и душат всё честное, смелое и творческое» и это выступление «…послужило как бы сигналом для различных нездоровых и озлобленных элементов, которые пытались в таком же духе комментировать книгу Дудинцева в выступлениях на дискуссиях и читательских конференциях».

Леониду Рахманову, с которым Константин Георгиевич познакомился во время круиза на теплоходе «Победа», 24 ноября 1956 года, по случаю своего выступления в ЦДЛ, Паустовский напишет:

«…мне пришлось произнести некую речь по поводу романа Дудинцева и попасть, таким образом, в “глаз тайфуна” – иными словами, в центр урагана»{319}.

Очень ёмкое определение!

На что мог надеяться Паустовский после всего случившегося? Чего ожидал? И во что верил? Его небольшая квартира в высотке на Котельнической и захудалый домишко, притулившийся на круче окского приволья в Тарусе, были единственным спасением от всей этой суеты и несправедливости, рождающей только тревоги и разочарования. Он не пожелал явиться на проработку на партсобрание Союза писателей, не только потому что был беспартийным, но и потому, что не видел в своём выступлении в защиту Дудинцева никакой крамолы и «идеологической ошибки», за которую нужно было отвечать. Ещё впереди был его конфликт с «Новым миром», серьёзная размолвка с Твардовским и «обречённость» третьей книги «Повести о жизни» как наказание за сказанную правду.

В одном из писем Паустовскому читатель из Москвы Ефим Альтер напишет:

«Огромное