Евгений Весник - Дарю, что помню

– Да, да, да. (Опять улыбаясь.) Ну, а пароход наш? «Астра» наша! Где она, где этот «милый цветочек»? Что же это такое? Люди платят огромные деньги, огромные! И… пожалуйста. Уже на семь часов опаздывает. И никакой ответственности, ни тебе «извините», ни тебе «неустойки»! (По-доброму смеется.) Вот такая страна – без «неустойки»!

– Обидно. Коммунистический диктат перешагнули. Инициативе людской дорога открыта. Свобода? А вот энтузиазма не видно. Улучшений не видно…

– Перешагнули ли? (Улыбается.)

– А как вы считаете? Демократы, слава богу, победили…

– Победили ли? (Улыбается.)

– К черту политику! Эх, отсняться бы поскорее, да домой… «Не нужен мне берег турецкий и греческий и Африка мне не нужна… тоже».

– Вернемся ли? (Улыбается.)

– Не пугайте! Что нам может помешать?

– Ну мало ли что может случиться! Перево… Револю… Пут… Понимаете? (Хохочет.)

– Типун вам на язык! Не дай Бог! Не пугайте. (На каком-то судне зазвучала веселенькая мелодия. Она придала мне сил.) Скорее бы в каюту забраться. Отдохнуть. Ноги гудят, спать хочется. С утра здесь…

– Отдохнуть хотите? (Улыбается.) Не получится. (Хохочет.) Только отчалим – начнется учебная команда «Тревога!». Для экипажа, конечно. Но вас все равно разбудят. Жилет спасательный заставят надеть. Потом возможен шторм, качка… Гулянка в баре начнется по поводу отплытия. Ор, крики, шум, гам, музыка до утра… Не заснете.

– Мдаа! Большой вы оптимист!

– Вы угадали – оптимист! Хотя бы потому, что не поддаюсь самообману! Не люблю себе врать! (Хохочет.)

Мне почудилось, будто ему далеко вторило эхо – не то с гор, не то со стороны моря. Мурашки пошли по спине…

Устроившись в каюте, долго не мог заснуть – вспоминал диалог с улыбавшимся пассажиром-«мефистофелем». Сложно ли ему, легко ли жить? Быть может, смысл «черного оптимизма» – в подспудном ожидании неожиданной и желанной радости от чего-либо светлого, обязательно прорвущегося сквозь пелену отрицания всего и вся? Если так – он игрок, артист! Сильная краска: постоянно вещать что-либо отрицательное, страшное, злое – с улыбкой. С очаровательной улыбкой или хохоча! Чтобы «не сглазить» ожидаемого светлого, радостного?

«Астра» – судно югославской постройки, повидавшее виды, свой срок (30 лет) отработавшее. Но подлатанная, подкрашенная, она продолжает трудиться и зарабатывать деньги. И немалые! – для приватизировавшей его компании дельцов. Из-за нерасторопности нашего директора, постоянно объясняющегося мне в уважении и любви, только я – самый пожилой из всей группы – просидел три часа на нижней палубе в ожидании каюты. Ходили мимо люди, очень разные – дамы, жаждущие знакомств, деловые мужчины, влюбленные, под хмельком… Среди них увидел того, который звал Фараду «Эх, Семенов!» – его почти внесли в каюту. Мой «Мефистофель» не появлялся. Многие меня узнавали, некоторые просили автограф, все выражали соболезнование по поводу моей неустроенности. Одна дама приглашала к себе в каюту. Не решился… Знойная уж очень. Подошла девица, представилась официанткой, спросила, не нужно ли чего-нибудь принести. Очень кстати! Но не бросишь же чемодан и в ресторан его не понесешь. Принесла ужин… На палубе, воспользовавшись вместо стола чемоданом, вкусно поел и даже пригубил «капитанские» 100 граммов, положенные за первым ужином. Разговорились.

– Я сама из Одессы. Ведь «Астра» приписана к одесскому порту. У меня вопрос есть, можно?

– Да, да, конечно.

– Неужели правда, что когда на сцене артисты поцелуются, у них любовь возникает?

– По ходу сценического действия и да и нет…

– А в жизни?

– Вряд ли. Или редко…

– Спасибо.

– За что?

– Не хотела мужа в драмкружок отпускать – там с одной девчонкой целоваться требуют. Боялась, ревновала. Теперь вот с вами поговорила, и с вами согласная – отпущу. Пусть идет, пусть целуется. Мне плевать! А на спектакль – хоть убей! – не пойду. Если хоть раз ночевать домой не придет – сама в драмкружок запишусь! Посмотрим, кто из нас артист получше! Спасибо вам!

Наконец я один в каюте! И хотя она двухместная, но тесная, мрачноватая. И… благоухающая дорогими духами. Горничная объяснила: «До вас тут плавала парочка. Они уронили и разбили флакон французских духов. Так что нюхайте на здоровьичко! На весь круиз хватит. Стойкие духи. Я бы с удовольствием у себя дома такие разбила!» Окошка-иллюминатора нет. Только кондиционер. С характером: дарит или жару или холод. Средняя температура не в его компетенции.

Сирена. Музыка! Отчалили! 12 ночи!

Спать, спать, спать…

Первая сцена, снимавшаяся рано утром на борту судна, насторожила, но и приятно обрадовала. Насторожила – «глубиной философских мыслей», сравнимых лишь с шекспировскими.

Я: Вот они, Дарданеллы!

Дочь (по роли): Папа, это Босфор.

Я: Это Дарданеллы…

Дочь: Это Босфор…

Я (нервно): Это Дарданеллы, это Дарданеллы, это Дарданеллы, а потом Босфор…

Подходит Севела в роли капитана судна.

Капитан: Это Босфор, а потом будут Дарданеллы.

Я (обрадованно): Ну вот, слышишь. Я же тебе говорю, доченька, – это Босфор, а потом будут Дарданеллы.

А обрадовала сцена тем, что Севела оказался очень хорошим правдиво-органичным, как мы говорим, – артистом.

Когда пассажиры узнают, что вот этот полненький, симпатичный дядечка и есть сам Эфраим Севела – реакция одна и та же: «О-о-о-о-о-о!» Значит, знают, ценят, раз «о-о-о-о-о-о!». Почти все пассажиры наблюдают за нашей работой. В паузах между съемками – подходят, задают вопросы.

Подошел мужчина средних лет.

– Прошу автограф.

– На паспорте нельзя. Нет, нет. И на денежной купюре нехорошо… Ну, что вы, где это видано, чтобы артисты на грязных носовых платках оставляли свои автографы? Нет!.. На фотографии Сталина? Принципиально – нет-нет! На ладони? Вы что, смеетесь надо мной?

– Не ожидал… Обижаете.

Позже кто-то из нашей группы рассказал, как любитель автографов жаловался на меня: «Зажрался, забыл, что искусство принадлежит нам – народу, а не артистам да режиссерам!»

31 марта. Стамбул!

Такое впечатление, что мы вплыли прямо в город. От борта до административного корпуса порта метров 10–12. Теплоход наш потерял свой образ плавающего гиганта – он стал огромной гостиницей, как бы въехавшей в улицу города. Между правым бортом и причалом зазора нет, воды не видно.

Перед самым входом в Босфор на якоре стоял наш грузовой пароходик, нагруженный донельзя – вот-вот утонет! – ящиками. К нему, от него, вокруг него сновали турецкие суденышки, растаскивающие эту гору груза. Проходивший мимо меня по палубе матрос прошептал на ухо: «Мафия, наши контрабандисты». В том, что это так, убедился в первые же минуты пребывания на турецкой земле.