Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

получила первое письмо от Вали, сегодня – второе. Она в восторге от Киева; из первого письма видно, как ее все занимает – и путешествие, и ее новое положение, и муж, услужливый и нежный, ухаживающий за ней, как за ребенком. Читая это письмо, такое веселое, счастливое, я испытала невольно радостное чувство. Слава богу, она счастлива, лишь бы она была счастлива… Надо, чтобы первые дни ее новой жизни не омрачались никакими тучами… Я не скажу ей ничего больше о Петербурге, время залечит ее горе; средства к образованию всегда у нее будут, а пока пусть живет радостно, забыв о прошлом и не думая о будущем…

Во втором письме Валя пишет об отъезде в город П., а оттуда в имение мужа, и ей невольно приходит на мысль, что она должна будет жить в провинции, а не там, где мечтали мы обе. Так грустно и покорно говорит она, что старается себя утешить тем, что ее горе – ничтожно в сравнении с массою страданий всего человечества: «в этом все мое спасение, чтобы не плакать от отчаяния по тому, что так еще недавно похоронила. А плакать мне теперь уже нельзя, чтобы не мучить его».

Что же мне было делать, прочтя эти строки? Плакать опять? Слез уже не было… а то, что тяжело лежит на сердце, – останется, и дольше, чем будет печалиться Валя. Ее новая жизнь унесет ее, а я, которая испытала жизнь там, – чувствую острее, чем она, всю ее потерю, хотя никогда не скажу ей этого; чувствую еще больше и потому, что я так же ждала возможности жить с нею вместе, столько же мечтала о ней, сколько и она, а между тем невольно видишь себя виновницей того, что она лишена этой возможности…

В. должен искать место где-нибудь не в глуши, а то провинциальное общество вовсе не представляет собою подходящей среды для самообразования и развития. Если бы Валя попала в хорошую интеллигентную среду – другое дело, я могла бы только радоваться, и сама уговаривала бы ее не падать духом и не отчаиваться при мысли о том, что она не будет жить в Петербурге. Но ведь еще неизвестно, в каком провинциальном городке они будут жить: если они останутся в П. или переведутся в какой-нибудь городок еще похуже? Если Вале придется знакомиться с провинциальными дамами, у которых интересы – последние сплетни, кухня и моды? У нас, в Ярославле, и то можно пожаловаться на неинтеллигентность общества, – что же сказать о глухой южной провинции? И вдруг Вале придется там жить… может быть, это было бы и хорошо, но не в ее годы, не с ее пристрастием к столице… Впрочем… вот что значит русский человек: чуть было не сказала: «авось как-нибудь все устроится…» Магическое «авось»!

В. сам пишет мне, что не хотел бы переводиться в провинциальную глушь; как честный человек, он жалеет, что запрячет туда Валю… И это его сознание меня немного утешает…

13 мая

Сегодня я перечитывала свои заметки, начиная с августа месяца; я не писала дневника за последнее время своей жизни в Петербурге… Я жила, особенно в последний месяц, – что называется, «вовсю», насколько это можно сказать о нашей жизни; иногда хотелось взять тетрадку, написать о виденном и слышанном, но приходилось заниматься до 2–3 часов ночи, сдавая ускоренные экзамены, а там – пойдешь к соседкам по комнате, выйдешь с ними на балкон, засидишься, наконец – ляжешь спать, когда уже совсем светло, и спишь как убитая до 10 часов, а потом – опять заниматься… Где тут писать? А между тем сколько можно было бы написать…

В апреле мне удалось побывать на заседании Вольно-экономического общества, на лекции А. И. Введенского – «Об условии допустимости веры в смысл жизни», в школе Технического общества для взрослых рабочих, на лекциях Е. И. Ламанского «О значении денег в народно-государственном хозяйстве»… Из всех этих лекций, заседаний, посещения школы я вынесла столько впечатлений, передо мною снова развернулась такая интересная картина жизни, возбудившая во мне столько новых мыслей, – что я чувствовала себя точно в ином мире, где я плавала как рыба в воде; я дышала полною грудью, а напряженная жизнь, которую мы все вели во время экзаменов, то беззаботное веселье, которое невольно охватывало после каждого сданного экзамена, длинные разговоры, научные споры, которые наконец-то стали завязываться у нас под влиянием экзаменов и изученных предметов, – вся эта жизнь так соответствовала моему настроению.

Из одного посещения школы Технического общества я вынесла не меньше, чем если бы слушала полгода лекции какого-нибудь предмета: могу сказать, что я в первый раз в жизни видела с такою ясностью силу просвещения. Эта школа принадлежит к числу тех немногих школ Технического общества, в которых на вечерних занятиях проходится в три года гимназический курс (без древних языков) взрослыми рабочими. Их принимают по окончании сельской школы, требуется только уменье грамотно писать и считать. В этой школе Е. Н. Щепкина читает историю; я давно просила у нее позволения приехать посетить школу, но она сначала не позволяла, очевидно не желая допустить туда малознакомого человека. Наконец она позволила мне, и я приехала по Шлиссельбургскому тракту в с. Смоленское. Я вызвала заведующего школой, Поморскую, которая и провела меня в класс. Шел урок химии. В низенькой комнатке, с грязными стенами и потолками, на старых-старых партах сидело человек 25 взрослых учеников, одетых очень прилично. Молодой человек (преподаватель – горный инженер) вызвал к доске одного из взрослых мужчин и начал его спрашивать урок; тот отвечал тихо и робко, осторожно выводя на доске химические формулы…

Я сидела и только удивлялась, никак не предполагая, чтобы подобные вещи могли быть у нас, в России. А между тем ученик за учеником выходили к доске, отвечали и писали формулы, из которых я, увы! ничего не понимала… По окончании урока я подошла к группе учеников и заговорила с ними; они отвечали на мои вопросы вполне свободно и непринужденно и, заметив, что я интересуюсь их школой и ими самими, с охотой давали объяснения и рассказывали, где кто из них работает, на каких фабриках и заводах. Когда я сказала им, что в Ярославле есть тоже большая фабрика, они прежде всего осведомились: «а велик ли рабочий день?» Я, к сожалению, не могла хорошенько ответить им на этот вопрос, но кто-то из группы ответил: «Известно, как и везде, часов 12». Все это были ученики 2-го класса, соответствующего 5–6-м классам гимназии. Слушая эти ответы, глядя на простые, но серьезные лица этой молодежи, совсем как-то забывалось, что говоришь