О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Пишет, правда, хорошо.
Может быть, лучше всех.
Что там, впрочем, может быть? – если именно ему дан редкий дар так расставлять «лучшие слова в лучшем порядке», что чудится, будто эта старинная формула Кольриджа охватывает собою не только стихи, но и любое литературное сочинение.
Например, рецензию.
Искусство, с каким Лурье сплетает слова и выстраивает интонацию, всякий раз новую, в рецензии на самую чепуховую книгу, часто кажется избыточным. Даже раздражает – как охота на мух со свернутой в трубочку рукописью гениального стихотворения.
Ему, может показаться, все равно, о чем (или о ком) писать: «…на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса – вот и лунная ночь готова…» Задача убедить кого бы то ни было в чем бы то ни было явно не ставится, до растолковывания азбучных (для него) истин он не опускается, в полемики не вступает и никого в свои единомышленники не вербует.
Поэтому, вероятно, никто не кидается читать расхваленную (или осмеянную) им книгу, и мнение его никак не сказывается ни на увеличении объема продаж, ни на расстановке сил (имен, произведений или, простите меня, дискурсов) в текущей словесности.
Зато, хотя бы единожды прочтя вязанку его рецензий, ты обречен вновь и вновь искать это имя, досадуя, что книги С. Лурье издаются такими гомеопатическими тиражами, а его alter ego С. Гедройц то возникает, то в очередной раз исчезает с журнальных страниц.
Вот, кстати, о С. Гедройце.
Сей потомок некогда славного великокняжеского рода, отнюдь не еврей и, возможно, даже не петербуржец, затем, я думаю, и был пущен в жизнь, чтобы взять на себя малоинтересную Самуилу Лурье обязанность говорить о преходящем и скоропортящемся, то есть о современной литературе.
Ее, впрочем, и С. Гедройц не слишком жалует. Настолько, что актуальная словесность чаще всего предстает у него «как дурдом беспривязного содержания, где симулянтов больше и они опаснее больных».
Всякое правило, впрочем, не без исключений, и С. Гедройц охотно приветствует своих в литературе – например, Александра Архангельского, Владимира Шарова, Алексея Цветкова, Александра Кабакова, Леонида Юзефовича, Кирилла Кобрина и, само собою разумеется, загадочного Фигля-Мигля.
Тех, кто, на его вкус, тоже хорошо пишет. Ergo: хорошо думает.
Зато все остальные, чьими очередными сочинениями балует нас книжный рынок – от Людмилы Улицкой до Владимира Сорокина, от Олега Ермакова до Захара Прилепина, – похвалы от С. Гедройца не допросятся.
Владимир Войнович?
«После ужина горчица».
Наум Коржавин?
«Не смею судить, какой он поэт, и верю общему мнению, что замечательный. Прозаик же, к сожалению, так себе. Без чувства фразы. Равнодушный к качеству слова».
Дмитрий Быков?
«Его романы “прозой” все-таки не назовешь».
Павел Басинский?
«Его “Русский роман” – это “атака некрасивого и скучного вздора”».
«Русская Швейцария» Михаила Шишкина?
«Ну да, не Карамзин. ‹…› Но все же очень, очень приличная книга. Почти не скучная – при такой-то толщине».
Виктор Пелевин?
«Иногда просто не верится, что это – русская проза, так она холодна и неуклюжа».
И это ведь самые первые имена, краса и гордость отечественного белль-летра! Что же до вторых, третьих, шестнадцатых по счету… С. Гедройц и готов иной раз вроде бы даже признать благородство писательских помыслов, порассуждать о значимости темы, «разделить с автором удовольствие от его бесчисленных микроудач», но вот беда – «пока читаешь – конечно, подташнивает…»
И это, как вы понимаете, снобизм. Подумаешь, подташнивает его; не велика цаца – в сравнении с тем, как многолика и кипуча сегодняшняя литературная жизнь, сколько в ней трендов и брендов, многообещающих новых имен и интересных, черт побери, начинаний.
Рецензируя мою книжку «Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям», где эти самые тренды и бренды представлены всею своею роскошью, С. Гедройц, помню, только и делал, что, любопытствуя, ахал и прицокивал языком: ну надо же!.. – и «элитарная литература» в России есть, и «гламурность» просматривается, и «галлюцинаторный реализм» не мешает «континуализму», и существует, оказывается, «такая умопостигаемая сфера бытия, в которой считались более или менее реальными объектами Оксана Робски, Сергей Минаев, Александр Проханов, Дарья Донцова и т. д.».
Все ахал, все прицокивал – чтобы подвести свой суховатый итог: «пестрая, крикливая, наглая нищета».
Я как с С. Гедройцем, так и с Самуилом Ароновичем Лурье, конечно же, не согласен. Но он и не нуждается в согласии – ни в моем, ни в чьем бы то ни было еще.
Ибо заранее готов и в собственном провинциализме повиниться, и снять шапку перед надвигающимся прогрессом:
«А лично я не против.
Во-первых, потому, что меня не спрашивают.
Во-вторых – если даже и спросят, все равно сделают, как хотят».
Что, разумеется, не освобождает его от обязанности стоять на собственной позиции – пусть даже ложной или – пожалуйста, пожалуйста! – снобистской.
Эту позицию, применительно к движению литературы от русской к советской (а теперь, прибавим, уже и к российской), очень просто сформулировал когда-то Мандельштам: «Была вся кровь, вся непримиримость, а стала пся крев, стала всетерпимость…»
Эту бронебойную фразу Лурье нигде, кажется, не цитирует. Может быть, ввиду ее (для него, конечно же) самоочевидности. И в отношении к реальности нынешней: «На все сигналы из так называемого информационного пространства ответ один, как у бедной Агафьи Тихоновны: – Пошли вон, дураки!» И тем более в отношении к литературе былой, не позволяющей себя забыть. Той литературе, что, собственно, и составляет для Самуила Лурье смысл его единственной, другой не будет, жизни.
Люди, для которых мир русской (и/или зарубежной) классики стал и сном золотым, и точкой приложения умственной и эмоциональной энергии, у нас, слава богу, не переводятся. Для этих, как изящно выражается Лурье, «культурных недобитков» и написаны, собственно говоря, его книги «Литератор Писарев», «Разговоры в пользу мертвых», «Успехи ясновидения», «Изломанный аршин», эссе о Дельвиге и Андерсене, Вольтере и Булгакове.
«Я ведь в каком-то смысле полагаю, что я тоже голос многих сознаний, иначе никому не было бы интересно читать то, что я пишу».
Но есть и разница – в степени поглощенности далеким и, как иной раз чудится, никогда не бывшим, при которой это самое далекое (да и бывшее ли?) становится естественной и, более того, единственно приемлемой средой обитания. Как это было у старого питерского историка Владислава Михайловича Глинки, про которого рассказывали, что он знает на память скрип рессор и колес всех типов старинных экипажей, и который, по словам Лурье, «производил впечатление человека, прибывшего в Ленинград на машине времени прямо из русского девятнадцатого века (с продолжительной остановкой в восемнадцатом)».
С самим Лурье приключилась,
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук, относящееся к жанру Биографии и Мемуары. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
