Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

— Вот видишь! — радовался Савва Иванович. — Легкомысленный! Но не все такого мнения, Наталья. Меня недавно к умнице Витте приглашали. Весь цвет русской промышленности был. Обсуждали вопрос: налагать пошлину на ввозимый в Россию каменный уголь и чугун или подождать? И знаешь, Наталья, я говорил, и меня слушали. А говорить было не просто. В одном стане — немцы, иностранщина, все наши паразиты, а в другом — русские производители. Энергичные люди есть среди русских, легкомысленных. Прения получились в высшей степени деловые, а главное, остроумные. Остроумные, Наталья! Это ты тоже себе отметь. Общее впечатление у меня осталось отрадное: в России есть силы могучие, их надо только вызвать к работе, ко благу Отечества, — и расхохотался. — Что ты рот раскрыла? Ну, говори, быть опере или не быть?!

— Пусть лучше будет.

— Золотые твои слова! Дай ручку поцеловать!

И тут уже начиналось скоморошество, как в оперетке.

Шумановский «Манфред», который Савва Иванович поставил в марте, в годовщину смерти Николая Рубинштейна, — стал Рубиконом. Успех подвигает на дерзания.

Но пришла пора ехать в Абрамцево, и все пошло по накатанной дороге.

В «летописи» Саввы Ивановича читаем: «Еще ни разу за нашу 15-летнюю жизнь в Абрамцеве не было такого лета. Весна была холодная и мокрая, весь май, июнь, июль шли непрерывно дожди, реки то и дело превращались в бурные потоки… На ржаном поле плешины от вымочки, пшеница совершенно пропала. Овес насилу отсеяли в начале июня. Травы от дождей отличные, но уборка самая обидная… В начале лета приехал Антокольский, погостил две недели и уехал на кумыс… Васнецов все лето прожил в своем Яшкином доме и писал „Каменный век“ для Исторического музея… В начале июня приехал Валентин Серов и до сегодня пребывает, обольщая всех разнообразными талантами.

В конце июля завел разговор об каком-нибудь представлении и по обыкновению состряпал наскоро 2-х актную пьеску „Черный тюрбан“, а Кротков смаху сочинил несколько номеров музыки. Спиро разыграл хана Намыка, Антон Серов в роли Моллы обольстительно плясал, как танцовщица. Малинин играл роль 1-го любовника и красиво пел свои арии. Все дети играли феррашей с деревянными мечами и пели хоры и маршировали. И. С. Остроухов поразил всех своей впечатлительной фигурой и бессловесной ролью палача. Публики было не особенно много (август), но хохоту и удовольствия было много, В. М. Васнецов сочинил и нарисовал очень талантливо афишу. Декорации были написаны Серовым и Остроуховым. Дрюшка был так же очень хорош в роли смотрителя гарема Али Гуссейна».

О Частной опере ни в строках, ни между строк помину нет.

Лето ужасное, но для крестьян.

У Мамонтовых весело. У Мамонтовых домашний театр. Одна Елизавета Григорьевна не вполне довольна. «У нас идет такая суета, страх, — сообщает она Наташе Поленовой о постановке „Черного тюрбана“. — Репетиции каждый вечер, пишут декорации, рисуют афиши, шьют костюмы… Одним словом, шум и суета с десяти утра до двух ночи. Я хотя подчас всем этим и очень утомляюсь, но отсутствие вечного чужестранного элемента меня сильно радует. Жаль только, что детям приходится работать над такою глупой вещью. Дрюша так хорош, что хотелось бы его силы приложить к чему-нибудь более серьезному. Беда моя, что я не могу просто относиться и веселиться со всеми заодно… И здесь опять несу роль полиции и цензуры. Савва так увлекается, что совсем теряет меру и заставляет детей говорить и петь совсем неподобающие вещи, а меня это возмущает, и я воюю. Многое кое-что за эти дни отвоевала…»

Чужестранный элемент, отсутствию которого Елизавета Григорьевна радуется, это приглашенные со стороны певцы и музыканты, наполнявшие дом во время постановки «Алой розы».

1 сентября, в день рождения Елизаветы Григорьевны, среди гостей — Антокольский, он вернулся с кумыса и направляется в Биарриц для дальнейшего лечения. Здоровье пошатнулось, а дела идут хорошо. В мае в Парижском Салоне выставлял «Спинозу» и «Мефистофеля» — успех, начал «Христианскую мученицу», или «Не от мира сего».

— Наверное, уже готова, а облизывать пять лет будешь, — усмехнулся Савва Иванович.

— Может быть, и пять, — согласился Мордух.

…Завершит «Христианскую мученицу» Антокольский только в 87-м году, а в 93-м ее приобретет Павел Михайлович Третьяков. «Мученица» и впрямь окажется мученицей. Статую в Петербурге уронят, она расколется…

Антокольский уехал, а на порог — новый гость.

В чудные сентябрьские дни 1884 года у Мамонтовых в Абрамцеве четыре дня жил Суриков с женой и детьми.

О том, что будет опера, Савва Иванович объявил неожиданно, за обедом, когда никого чужих не было, если не считать ставшего своим Кроткова.

— Мама, мы завтра едем в Киев, а потом, пожалуй, и в Тифлис, — сказал Савва Иванович.

И назавтра уехали. Набирать актеров.

В Киеве были недолго, а в Тифлисе задержались. Савва Иванович увидел на сцене знакомое лицо.

— Татьяна Любатович, — показал он Кроткову, — мне ее из консерватории присылали для «Виндзорских кумушек». Послушаем, что сталось с девой.

Давали «Кармен». Сразу стало ясно. Хозе без голоса, отбывает номер, сопрано — Микаэла тоже пустое место.

— Одна Любатович оперу на себе везет. — Савва Иванович растрогался. — А бас-то у них хороший. (Заглянул в программу.) Цунига — Бедлевич. Подходит?

— Очень уж молодой, — посомневался Кротков.

— Так и слава тебе Господи! Нам, Кротков, глина нужна, материал податливый…

Через день слушали «Русалку». Любатович пела Наташу.

— Мы начнем с «Русалки», — сказал Савва Иванович. — Смотри, Кротков, слушай. Не грех и записать, если будет что-то, достойное внимания.

О Любатович сказал:

— Искренний человек. Пение истинно русское, задушевное. Узнай, Кротков, каково ее жалованье, какую неустойку надо будет платить.

Были еще на «Евгении Онегине». Любатович пела Ольгу.

— Она моя! — сказал после спектакля Савва Иванович. — Изящно вела роль. Игриво, но деликатно. Она моя, Кротков. Меццо-сопрано у нас есть.

К певице Мамонтов приехал на квартиру. Высокая, тяжелые богатые волосы, собранные в косу. Лицо русское, милое.

— Здравствуйте, Татьяна Спиридоновна! Я за вами.

— За мной?!

— Я хочу увезти вас в Москву. Открываю Частную оперу.

Пауза была такая короткая, но молния проскочить успела.

— Я согласна, — сказала Любатович и вспыхнула, и, чтобы хоть как-то объяснить свою несерьезность, улыбнулась: — Я помню наших «Кумушек».

— Мне нужен еще Бедлевич. Вот условия контракта. Труппу беру на три сезона.