Георгий Миронов - Короленко

Ларденн опустел очень скоро. Мужчины садились в трам, и он вез их к призывным пунктам, прочь от родных виноградников, от домиков под красными черепичными крышами. Стало тихо, пустынно, печально и страшно.

Социалистическая «Юманите», газета убитого Жана Жореса, предупреждала народ о том, что несет ему война, предостерегала от массового психоза, от шпиономании, но голос ее звучал одиноко в согласном хоре шовинистически настроенной печати.

Обыватели распространяли панические слухи о немецких шпионах, об отравленных колодцах, избивали людей со светлыми волосами, безоговорочно зачисляя их в «боши».

Волна исступленного «патриотизма» докатилась и до Короленко. Писатель с женою приехали в тулузскую мэрию для получения свидетельства на жительство, но вместо этого по указанию какого-то добровольного шпиона они были задержаны как «подозрительные иностранцы».

Поговаривали, что дела на фронте плохи. Официальная же пресса трубила о победах союзников, поносила немцев, этих природных злодеев. Отдельные честные люди в Германии просто обмануты Гильомом (Вильгельмом) Вторым, своим кайзером. Эта ребяческая философия войны глубоко возмущала Короленко. Миром, в том числе и Францией, оказалась позабытой печальная истина, что война — это великая трагедия, а не банальная история борьбы ослепительной добродетели с беспросветным злодейством.

Стало известно, что в Тулузу прибудет партия пленных немцев. Короленко поехал на вокзал.

Большая толпа женщин стояла на площади. Короленко увидел ненависть в их глазах.

Вот в дверях вокзала показались немцы. Они шли по четыре в ряд, высокие, угрюмые, без своих касок с пиками. Некоторые были ранены, и сквозь пыльные бинты проступали рыжие пятна крови.

Словно электрическая искра пробежала по толпе. Люди увидели тех, кто убивает их сыновей, мужей, отцов.

— Une femme, une femme (женщина, женщина), — вдруг заговорили вокруг. — Женщина с двумя детьми…

Женщина подбежала к колонне. Плачущего мальчика, которого она волочила за собой, она швырнула под ноги ближайшего немца, рывком протянула ему девочку.

Колонна остановилась. Все замерли.

В напряженной тишине послышался высокий исступленный голос:

— Возьми, возьми! — кричала француженка. — Ты убил отца, возьми и детей… Бери же, проклятый, бери!..

Солдат несколько секунд стоял молчаливый, угрюмый. Его товарищи затравленно озирались.

Вдруг немец подался вперед. Он понял, что он должен ответить. Он поднял к небу голову и повернулся туда, откуда привез его поезд, потом оглядел толпу, точно призывая людей в свидетели, и воздел над собою руки с растопыренными пальцами.

И стало понятно всем, что этот дюжий немолодой мужик, одетый в форму враждебной страны, тоже и человек и отец и где-то далеко, за линией смерти и огня, у него шестеро детей.

А немец опустил руки, склонил голову и шагнул вперед. За ним двинулась вся колонна. И толпа смотрела уже без злобы.

— О мсье, — жалобно сказала знакомая ларденнка писателю на обратном пути к трамваю. — Он сказал, что у него там осталось шестеро детей. И его жена не знает теперь, жив ли их отец…

Простые французы простили и оправдали простых немцев.

Однажды внимание писателя привлекла заметка в «Юманите». На австрийском фронте у русского врача кончились перевязочные средства, и он послал солдата с приказанием достать их. Солдат с белым платком над головой отправился к австрийцам. Он объяснил, с какой просьбой русский врач обращается к своему австрийскому собрату. А потом нагруженный бинтами ушел обратно к своим линиям, где его ждали раненые и врач, правильно рассчитавший, что над полем, устланным трупами и ранеными в форме русской и австрийской армий, должна господствовать другая идея — взаимность, покрываемая наукой и любовью к человеку. Гуманность отвоевала у войны позицию!

Из газет писатель узнал, что французские власти отдали под суд персонал захваченного в плен немецкого госпиталя, обвинив врачей в мародерстве. Шовинистически настроенные газеты завопили: «Немцы все грабители, даже врачи!..» Но. вскоре в «Юманите» Короленко прочитал, что суд во второй инстанции вынужден был оправдать врачей — это произошло потому, что многие честные французы пришли свидетельствовать в пользу немцев.

Короленко написал об этом эпизоде статью в «Русские ведомости». На какой-то момент взаимной вражде, злобе, ненависти, кровавому междоусобью был положен предел. Статью писатель назвал «Отвоеванная позиция».

Скупые, неутешительные приходили вести с родины. «Русское богатство» приостановлено на все время войны. С трудом удалось добиться издания журнала под измененным заглавием — «Русские записки». Военная цензура не пропустила в полном собрании сочинений лучшие статьи — «Дело Глускера», «Черты военного правосудия», «Бытовое явление», «О свободе печати», «Судебную речь». «Из моей публицистики вынули душу», — жаловался писатель. В Полтаве в дом наведался пристав и передал повестку с вызовом в суд по поводу статьи «Господа присяжные заседатели». (Только революция избавила старого писателя от суда.)

Весной 1915 года в здоровье Короленко наступило заметное улучшение, и врачи разрешили длительную поездку. 19 мая 1915 года Короленко с женой выехали в Россию.

Марсель. Средиземное море. Пирей. Афины. Салоники.

Сербия под ружьем. Запущенные поля, на них работают старики, женщины, даже дети.

Болгария. София. Услышав русскую речь, оборачиваются и дружески заговаривают самые различные люди.

Бухарест. Старые друзья — румынские социалисты, — и среди них Доброджану-Гереа. Они ведут борьбу за нейтралитет Румынии в войне.

12 июня Короленки приехали в Полтаву. (Наталья с дочерью вернулась через год, а зять — только после революции.)

Внезапно умер брат Илларион. Владимир Галактионович занемог. Острые сердечные приступы продолжались около месяца, и только со второй половины января 1916 года писатель смог взяться за чтение рукописей для журнала и публицистику. В письме в редакцию «О помощи семьям русских волонтеров во Франции» Короленко призвал общественность помочь бедствующим семьям русских подданных, оказавшихся к началу войны во Франции и вступивших во французскую армию.

Отношение писателя к войне было противоречив во. Победа нужна, считал Короленко, но нужна не для захвата Галиции или проливов, как того страстно желают кадеты во главе с Милюковым, чтобы сражаться за дело союзников, нет — страшно представить себе Россию, захваченную немцами. А в случае победы вряд ли придется радоваться, ибо это только будет на руку самодержавию. Тяжелое, безвыходное противоречие. По-видимому, остается одно: сражаться, без радости победы, вопреки воле народа.